Поэзия Африки

Коллектив авторов

Странный человек в толпе

Перевод В. Марковой

Чудится, будто он с чуждой явился планеты. Двери настежь. На каждом пороге торчит любопытный. Вот он идет. Он не здешний. В городе улицы нет, где бы знали его. Кто он? Дети смеются, когда он мимо проходит. А почему? Он разве горбун? Калека? Урод? Взрослые скрытой насмешкой перекрывают тревогу, смотрят с опаской на сыновей, чья судьба смутно вдруг волновать начинает их души. О, посмотрите на брюки! На космы волос! Слышите, он на ходу бормочет под нос себе… Может быть, он одержимый, опасный безумец? Или, быть может, тот самый, вечный бродяга, кто под грохот грозы, под шум проливного дождя клавиши петь принуждал в королевском дворце, в Вене, всех герцогинь убеждая и принцев жизнь свою переиначить и пойти вслед за ним в Паз'aргаду [107] , в недостижимый город? Да, недостатка не будет в безумцах, которым мерещится отблеск пламени взгляда Христа в темных глазах его… Это — дон Себастьян [108] , Это — дон Себастьян, он вернулся! В волнах Атлантики высится остров, где, пронзенный стрелами, он возрождается снова и с обнаженной шпагой в руке! Жив святой Себастьян. Все глядят на своих сыновей, ужасаясь: вдруг и они одержимыми станут? Шпага обнажена. Эту шпагу вручил ему, погибая, друг и товарищ его Дон-Кихот и взял обещанье, что он никогда, никогда не вернется… Да. Поэзия — тайна его, недостойная слабость. Правда, есть же Страна, есть

же такая Страна, где он проходит вдоль улиц с высоко поднятой головою, и никто не заметит, что он старомодно одет, что растрепаны волосы, что нет в нем ни капли ловкости, цепкости…

107

Пазаргада— созданный бразильским поэтом Мануэлом Бандейрой (род. в 1886 г.) образ фантастического города, нечто вроде «земли обетованной».

108

Дон Себастьян. — Освалдо Алкантара объединяет здесь два исторических персонажа. Первый — дон Себастьян, двадцать шестой король Португалии (1554–1574). Чтобы укрепить и расширить португальские владения, предпринял поход в Северную Африку и погиб в битве с маврами при Альксер-Алькебире. Гибель его привела к утрате Португалией независимости: в 1581 году Филипп II присоединил ее к испанской короне. О короле Себастьяне сложено много легенд; согласно одной из них, он не погиб, но странствует по свету, выжидая случая вернуться на родину и возвратить ей былую славу. Второй персонаж — христианский проповедник Себастьян (III в.), впоследствии объявленный святым. Себастьян, пронзаемый стрелами, — излюбленный сюжет художников Пиренейского полуострова.

Мать

Перевод В. Марковой

О мать-Земля! Вот я пришел — и у ног твоих мольбу мою положил. Сын твой слагает моленья к вседержителю мира… Молится он за тебя, за себя, за всех твоих сыновей, разметанных вдоль пепельно-серой, истерзанной плоти твоей, мать-Земля. Родная! Спи… спи… Но когда ты очнешься, не гневайся, ради девы Марии, ни на меня, ни на других сыновей, которых ты кормишь нежностью твоей плоти. Милая мать, как я хочу прочесть молитву мою и не могу; моя мольба задремала в глубине твоих плачущих глаз: всех сыновей жаждешь ты накормить — и не в силах… Мать-Земля, мне сказали, что ты умерла, что тебя погребли, завернув в плащаницу дождей. Как я плакал! В сердце моем отражен каждый твой жест. Вижу движенья твои, когда ты встаешь в поисках хлеба, чтоб детские чрева насытить и прошептать каждому слова утешенья. Я всюду искал могилу твою и не нашел, и потом, охваченный горем, с сердцем полным тревоги узнал, что тебя погребли на крошечном острове посреди океана. Я в море ушел на однокрылом челне и плыл… все дальше… дальше… О, я не верю, что ты могла умереть: ты уснула, ты только уснула, чтоб утром проснуться. И когда ты очнешься и встанешь, я возьму корзину, сплетенную из тростника, и пойду вслед за тобою, и увижу, что каждому ты улыбнешься, каждому, кто у тебя благословения просит. И насыщусь необъятной нежностью, материнскою лаской твоей… Милая мать-Земля, подвинься немножко, дай любимому сыну у ног твоих задремать…

Ты всегда со мной

Перевод В. Марковой

Мне непонятно: в твоих глазах — тревога, вопрос. Отчего?.. О, я понял тебя. Это ты тень мою оберегала не помню сколько столетий! Милая мать, ты дремлешь в качалке, и, конечно, не так ты стара, как твоя молодая улыбка, расцветающая на смуглом лице, как цветок кардеала расцветает навстречу солнцу… Золото кожи твоей словно плод с ветки жамбейро. Гляжу на тебя — и вижу старинную нежную скорбь, древний лиризм нашей расы, распятой на скрещении двух путей восприятия мира… О, секреты и тайны, их несет, как на блюде, твоя улыбка креолки, рассыпающая поцелуи. Кто поймет… как прост и сложен твой поцелуй, он соткан из таких разнородных стремлении! Кто же ты для меня? Возлюбленная? Или мать, убаюкивающая все тревоги сына-скитальца? Быть может, ты пришла из дикой древности, из коридоров бесчисленных поколений на эту землю истерзанных пыткой надежд, каждый день умирающих, но вечно живых и всегда воскресающих в славословии твоих губ?.. О, если б я мог возродиться в поцелуе уст твоих смуглых. Вот сейчас чувствую: я — мореход, хозяин всех расстояний, отброшенных дальше, чем мои простертые руки. О! Мы плывем… И заходящее солнце над всем окоемом расплескало контейнер с фиолетовой краской. Обещаю тебе вереницы чудес: я владею страной, где золотистый туман скрывает несовершенство вещей и явлений; я владею морями, где стройные корабли призывают к поискам вечно юных судеб и событий; я владею дворцами, погруженными в царственное молчанье. Юный рыцарь, я каждый день отплываю в крестовый поход вслед за миражем уходящего за море солнца, и мой конь — из пены вздыбленных волн, он грызет удила и жаждет скакать, пожирая пространство… За мною, за мною! О, продолжи со мной извечный твой путь; взявшись за руки, мы пойдем навстречу судьбам твоим, навстречу судьбам моим… О древний мой друг, ты так молода…

Чистое стремление к поэзии

Перевод В. Марковой

Было время, тебя величал я богиней. Мир нерасчлененный стоял на уровне глаз. Дешевый словарь тысячу слов предлагал. И мог я заимствовать клички. Так разыскал я универсальное средство — антибиотик, анестезин, панацею от всех незадач. Ну а потом потянуло порыться в больших лексиконах, и постепенно я обнаружил клады, залежи слов, неисчерпаемые покрывала для тела богини. Облечь в парадное платье чудесную сущность твою — вот к чему я стремился, когда волновала меня благородная сила речений. Годы прошли — и бренчащих имен для тебя не ищу. Мне претит рыться в риторическом хламе, пыль ворошить тех времен, когда я придумать тебя был не в силах. Я с глубокой тоской думаю о твоем бессмертном будущем… Другие придут — и оставят отзвук хваленый тебе — и погибнут, как я… Да, только в грядущих веках, когда я узнаю, что полет любых экзальтаций бесцелен, что молчанье — лучший путь до тебя дотянуться, когда от плоти твоей бронированной прочь отлетит рикошетом рад всех эпитетов и будут ненужны слова; когда день станет прозрачным и все прозрачность поймут, когда священник у алтаря не будет стоять и все поэты земли исчезнут навеки, вот тогда наконец тобой овладею, богиня, тобою, чей образ храню, словно скряга, в моем к тебе взывающем сердце.

ЖОРЖИ БАРБОЗА [109]

Лачуга

Перевод И. Тыняновой

Настала засуха. За нею — тишина. Ни деревца, ни травки на равнине — лишь выжженная зноем почва… Да вон — лачуга… Полуразвалилась, как память горькая о прошлом… Солому с крыши унес с собою жестокий ветер юга. Вот дверь без створок, и дыры окон настежь раскрыты навстречу смерти. То засуха прошла по этим землям. В такие времена не отдыхают приходские носилки для умерших. На них сначала унесли жену — иссохшее, измученное тело, под боком — голый маленький сынок с раздутым животом, как будто умер от объеденья он… Потом и мужа с остановившимся печальным взглядом еще открытых глаз. Как молчалива здесь, на островах, трагедия засушливого лета! Ни вскрика, ни слезы — покорность смерти… Во дворике лачуги лишь три камня, три камня почерневших. Уж давно никто не разводил на них огня. Да для сынка железный обруч, новый… и палочку еще не отвязали.

109

Жоржи Барбозародился в 1902 году на острове Сантьяго. Один из организаторов журнала и группы «Кларидаде». Умер в 1972 году. Писал по-португальски и по-креольски. Лауреат одной из крупнейших литературных премий Португалии. Стихи «Лачуга», «Брат» взяты из сборника «Здесь и трава родится красной»; «Море» — из журнала «Иностранная литература», 1969, № 7; «Стихи», «Ноктюрн» переведены впервые — из «Modernos poetas caboverdianos», «День» — из сборника «Cadernos de um ilh'eu» («Записки островитянина»), Lisboa, 1956.

Брат

Перевод М. Самаева

Ты бороздил моря, ты охотился на китов, доходил до Америки в поисках приключений и не всегда возвращался. Твои ладони в мозолях — на веслах ты не раз выходил в открытое море. В бушующем океане ты пережил немало часов мучительного ожиданья, но еще больше долгие штили душу твою томили. В аду корабельных котельных ты уголь бросал в раскаленные топки и в мирное время, и во время войны. И страстно, как все мы, ты любил чужеземок в далеких портах. А здесь, на наших иссушенных островах, ты проводишь каналы на илистых побережьях, мотыжишь жесткую землю в разгаре засух, похожих на затянувшийся киносценарий, где смерть выступает в главных ролях. Даже когда ты пляшешь, на дне твоей радости осиротело прячется твоя тоска, даже когда монотонную морну [110] сопровождаешь глухими раскатами родной гитары, даже когда твоя рука сжимает тело любимой женщины. Морна… В ней голос твоей души сливается с голосом моря, которое манит тебя в далекие страны, в ней наша жажда сливается со сладостным шумом дождя. В ней наше молчанье и наши муки. Морна… Таят в себе ее звуки все, что нам дорого с детства, в ней безвестные наши судьбы, в ней униженность наша и наша сжавшая зубы непокорность. Америка… Америка перед тобой захлопнула двери. И теперь уже в поисках приключений ты не ринешь свое суденышко в океан голубой. Теперь это все сохранилось лишь в старых историях, которые ты рассказываешь порой, попыхивая вечной трубкой, слегка улыбаясь и грусть в глазах затая. О, судьба твоя! О, судьба твоя! Среди нестерпимого зноя спину гнуть над землею, над нашей землею, жаждой палимой, неблагодарной, любимой! Или исчезнуть на волне суховея, вроде утлой лодчонки, что однажды уйдет на соседний остров и уже не вернется назад. Кто знает, может, еще страшнее судьба подстерегает тебя за порогом хижины, униженный, безвестный житель островов Зеленого Мыса, мой брат.

110

Морна. —См. прим. 129 к стихотворению Э. Тавареса «Морна прощания».

Стихи

Перевод М. Самаева

Скажите: где жизнь достойна человека, где нет страданий и нет господ? Где хлеб с вином поделены на всех, и пламя зимних очагов — на всех, на всех — дома, на всех — работа, и нет затравленных, и нет униженных? Где нет высокомерья, нет чистых и нечистых, нет угнетателей, а потому и забастовок нет? Где указует самый сведущий, предписывает самый уважаемый и самый дельный руководит? Где, где не нужно завязывать глаза бинтом закона? Скажите — где?

День

Перевод М. Самаева

[111]

Восемь часов. Итак, начинается день неумолимо однообразный. В раскрытую книгу падают упорядоченные цифры. А посреди залива качается маленький парусник. Полдень. Девушка, что продает на углу пирожки, мне улыбнулась. Маленький парусник уже не качается — сидит на мели. Шестнадцать часов. Млеющий вечер. Гаснущий вечер. Снова качается маленький парусник. Полночь. И чудится, парусник в черном заливе мне подмигивает огоньком. Сонный, склоняюсь над последними строчками. Вот и конец неумолимо однообразного дня.

111

Стихотворения «День»и «Ноктюрн»воспроизводят однообразный ритм жизни на затерянном в океане острове. Описание скучного конторского дня — мотив, характерный для Ж. Барбозы, таможенного служащего по профессии.

Ноктюрн

Перевод М. Самаева

Мигает керосиновая лампа. Безжизненного света желтизна, и по углам чернеющие тени… Мой остров мал, а ночь длинна, а ночь длинна. На улице гуляет ветер, поскрипывает створкою окна, и сквозь дверные щели врывается его бродяжья песня. Мой остров мал, а ночь длинна, а ночь длинна. Бумага на столе передо мною, и тишина уже напряжена в предчувствии стихов. Мой остров мал, а ночь длинна, а ночь длинна.

Море

Перевод Б. Слуцкого

О, море, дарящее нам сны и душащее наши надежды! О, просторы моря, сдерживающие порывы нашей неудержимой ярости, ласково открывающие горизонты иных миров, таких далеких от нашего мира! (В тебе затаен призыв к далекой и желанной дороге, которую мы не пройдем.) О, зовы странные Атлантического океана, звучащие в нас без умолку… Быть может, настанет день, когда придет водоворот нежданный, бурлящий, всеобъемлющий, а за ним поднимется волна еще более высокая… Быть может, настанет день… Кто знает?.. А потом бег веков продлится по тропинке времени… И придет другая, новая легенда.