Поэзия Африки

Коллектив авторов

V

Недолгий обман переменчивых судеб, рассеянных в мире, — вы, кого поджидает Время, дремлющее под покрывалом пространства! О, если бы, если бы реяли вы, как птицы в эфире, дыша их вечной весною! (Коротка твоя жизнь, моряк, но ведь терпкость ее — сильнее.) О, если бы расстоянье, моряк, было, как Время, свободно! Не верь ты, не верь, будто даль над Временем властна: лжет и обманывает дорога призрачно-вечной длиною! Любовь, моряк, забывает Время, когда ей только угодно, но Время не забывает Любви, помнит о ней всечасно…

Я разрою твою могилу

Перевод Новеллы Матвеевой

Полное грации — «Аве Мария» — шепчу моленье, и то же томленье душою овладевает, которое в детстве чистом только бывает. Мой шаг замедлен, жесты бессильны и беззащитны, бледность на пальцах дрожащих, но не боюсь я хулы, не страшусь поношенья, ни взоров, из тьмы горящих, ни завываний, ни трупов, ни их оживаний, ни поцелуев студеных толпы мертвецов возбужденных, ни по невидимым лестницам — шороха ног незримых, ни ночи, ни теневых погонь, что рыщут, мой след учуя, — я ничего не боюсь. Мне ничего не страшно. Ибо твою могилу разрыть хочу я. Длинные

волосы твои станут еще длиннее, на бледных дремлющих пальцах ногти еще удлинятся… Эти руки — только спят. Улыбка эта — улыбка пловцов по морям покоя и света… А может быть, ты готова сказать последнее слово, — лишь веки опущенные ожидают тайного привета… В твоем одиночестве ты изучила тропинки без перспективы, без бега и без пространства, лицо твое явит тайну в чертах умиротворенных, и на застывших устах, уголков лишенных, слово так ясно, — ясней, чем звуки псалма в усыпальнице, чем аллилуйя, чище росы, на заре восходящей, — ибо твою могилу разрыть хочу я… Века пролетают внутри бесконечного мига, и новый мир вырастает из старых развалин мертвого мира. Много пройду я дальних дорог без отступа и препоны, — путем без извилин и тупиков, прямым, незамысловатым, как тот, которым и ты вернешься, окутанная ароматом цветов, погибших тому назад пролетных лет миллионы И когда среди светлого дня солнца не станет, а в светлой воскресшей ночи луны исчезнет сиянье (и когда сотрутся все границы между ясным днем и тьмой ночною), и покой обнимет человека, и в берлогу дикий зверь вернется, и когда, как в тайну ожиданья, целый мир оденется в молчанье, и глаза и уши отомкнутся для приятия вести великой, как новый псалом, в твоих чистых устах обретающий силу, — я разрою твою могилу…

Робкий поэт

Перевод Новеллы Матвеевой

Страшно ему порою, что он поэт, — чужих измерений скиталец безумный. Боится он странных, пустынных мест, боится уединений, оскаленного фискала, что рвется выведать его секреты, его побеги от всех в одиночество. С ужасом видит он, как люди будней, без церемоний, словно диковинную птицу, рассматривают его и трогают пальцами. Крадучись он возвращается в круг обычного, где солнце публично, где ветер изведан, цвета заучены, вызубрены предметы… Внутрь обращенные, он закрывает глаза, и покидает он дали свои беспокойные… И сходит он с горестного пути, им горько открытого, с пути, что вел его к цели. Новое откровение — участь его. Стезя его тяжела. Страшно ему порою, что он поэт…

Другой

Перевод Новеллы Матвеевой

Другой живет во мне, душа другая. Все отбирая, что дал мне день вчерашний; все подбирая, что бросил я дорогой. А завтра он присвоит все, чем сегодня я располагаю. Его присутствие меня поэтому беспокоит. (О, как неполно, как призрачно, как мистично то, что порою мне он возвращает частично!..) Я человек обычный, я — человек, идущий дорогою каждодневной… Другой — бежит, и в пути далеком теряется он, влекомый иным потоком. Живу спокойно. Снимаю я перед встречным шляпу, всех приветствую, понимаю… Другого — в бездну тянет. Он — лист опавший, звук, в паутине застрявший, медленных вечеров тишина глухая, сирена отплывающих пароходов… Он — одинокие слезы надломленного судьбою, кошмар ненастной ночи, машущий платок, платок разлуки, крик среди молчанья, мрак, плутающий под солнца лучом палящим, жгучее пламя в ночи холодной и стылой (то камельком перекинется греющим, то маяком манящим)… Он — отпор всему, что приемлю — из трусости и по привычке, тревога, слетающая с небес, как ветер полночный, чтобы смутить покой моего уюта. Он — иронический взгляд, наблюдающий каждый мой шаг, насмешка над страхом моим признаться в любви к чему-то. Иду я себе — обычный среди обычных, и оставляю в пути, за спиною, незамечаемые часы — ряд невесомых касаний, и мечты — пластами породы пустой, по с блеском внутри, нераскрытым, и беспорядочные клочки стремлений, желаний, под шагом моим разбитым, и подвиг, — сожженная полднями пыль моих одиноких скитаний. Другой — это маленький мальчик, который играет моими часами, как будто цветными шарами воздушными, им же надутыми, — дитя, что играет моими стремленьями тайными, подвигом распыленным, подвигом, зноем сожженным, пустыми пластами, куда замурованы пленники, тайные блики блистаний, — и надежды, мечты невозможные, все, что я растерял по пути…

Креол

Перевод Новеллы Матвеевой

[121]

В сердце ты скрываешь пламень жгучий, исподволь палящий, как на ниве сжатой, долго длящей тайное тепло. Ты родился на земле, творящей силу и терпенье; на земле, дарящей голод тебе в пору засух тяжких, боль, дабы, ее изведав, стал ты человечней. И дала она тебе пригубить кисло-сладкой влаги пониманья и осадок разочарованья — униженья привкус бесконечный… И дала она тебе надежду. Без иллюзий. День текущий нас да не обманет. И счастливый вздох — опорой дню грядущему, который не настанет…

121

В стихотворении «Креол» речь идет о коренном жителе Островов Зеленого Мыса, население которых составляет креольская народность, приближающаяся в своем развитии к национальной общности.

Мой край

Перевод Новеллы Матвеевой

Пути разочарований… Контрасты — горы, теснины глубокие, потоки ревучие, ключи пересохшие, пашни, плато, все сметающий ветер, воющий, завывающий, зазывающий, глубина молчания, белизна прибрежия, черные разинутые бездны, пики, пустыри, буйные травы… Драма дождя и солнца и грусть мотыги, так часто праздной… Были вначале только земля и море, — время спустя показалось шествие зеленомысцев — братьев моих. Были стихии, — время спустя появились кораблекрушения. Тьма была вначале, — время спустя пришел человек, а с ним — трагедия засух. И вот — ростки надежды, печали, боли укоренились цепко среди дороги. Земля! Ты столь желанна — не оттого ли? Всех оттенков кожа у зеленомысского народа, и не по всем ли морям он скиталец! Душа, скрывающая столько непредвиденного, — по силе боли, тебе на долю выпавшей, ты всех гуманнее. Свою любовь ты обратила к людям, как тот цветок пустыни и полудней… В мельканье вечном зол и себялюбий — о человек человечный! Ты Сизиф, без конца начинающий снова, Сдавленным гневом кипящий сурово и все ж покорный. Каждый день наступает последний час, каждую терцию, каждое из накрапывающих мгновений… Спускался ночи суровый плащ — вечной печали друг постоянный… Только живое время теперь я слышу. На темной тропе — только светлых часов я чувствую шаг неустанный. Тверже ступай, чтобы верность шаги обрели! По той или этой тропе не ходи, единой стези избранник. Слушай дыханье прибоя, молчанье земли, разочарованный странник. На перекрестке дорог дом ты построил свой, там, где земля твоя поднялась из ярости первоначальной: эта отвергнутая земля и стала твоей судьбой, островитянин печальный.

Танцевальная маска. Народность сенуфо (Берег Слоновой Кости). Патинированное черное дерево. Высота 35 см. Частная коллекция, Париж

Ноктюрны

Перевод Новеллы Матвеевой

I

Бухта с редкими огнями, скачущими под волнами, — золотые гибкие угри, выпрыгнув на бархат черной тени, в море лунатическом зажгли, в тихом море, вихри отражений. Какие-то крики, — как те, что обычно таятся в груди молчаливо, летали, бродили… Призраки шлюпок, чернея, сновали, пятнами порт покрывали… В тихой печали мачтами чуть шевелили…

II

Одинокая, над морем, девушка в пятнадцать весен, что высматриваешь тайно? Ждешь кого в ночи необычайной, из молчанья дали? Парохода ли, что в порт пустующий ворвется? Или выдумку иную — средство от печали? Или более щедрою объятия? Или красного слова в разговоре? Кораблекрушения любовного, — но ужели у берега? Но еще ли — в открытом море? Что, угольщик, сейчас тебя печалит? Зачем пустую пристань ты не бросил и смотришь вниз, на волны? Чья тень, скользя по свету, баюкает, несет пучину эту, как мертвую, качает? Ты шумом порта бредишь, но порт — обезголосел. Ты — угольщик минувшего. Частица машины, вышедшей из обихода, забытая деталь — не для починки… Лицо твое так чисто… Мне душу надрывает догадка: не бывает на нем теперь ни угольной пылинки.

ГАБРИЭЛ МАРИАНО [122]

Капитан Амброзио

Перевод В. Тихомирова

Черное, Знамя черное, Черное знамя голода, Реет над городом черное знамя, Вспышками света вспорото. Ряд за рядом идут колонны, В глазах голодных — огонь свободы, В глазах голодных — огонь голодный — Черное пламя голода. Руки, руки, Взметнулись руки. Тяжкий шаг — пульс мятежа. Это народ идет по городу, Это идет мулат Амброзио, Там, впереди, — Мулат Амброзио С черным штандартом голода. Холод ночи, И слишком долог, Горек на вкус и неистов голод. Но впереди идет Амброзио, Черный стяг несет Амброзио, Вспышки пламени там, за знаменем, Как знамения, Вспышки пламени там, за знаменем, Как обещания. Новых дорог, Новых судеб, Любви, Свободы — Всего, что будет… Глаза голодных горят огнем — Тысячи черных знамен. Это народ идет по городу, А впереди — Мулат Амброзио С черным штандартом голода. Все совершилось в единый миг: Вихрь мятежа налетел И стих. Был арестован мулат Амброзио, В цепи закован мулат Амброзио, Долго томился мулат Амброзио В дальней темнице. Умер Амброзио — В землю зарыт, Но черное знамя, Как прежде, горит. Рыдает голод, Рыдает голод, Рыдает голод на улицах города, На улицах города стонет голод, Тело города кричит от голода: — Мы вымираем, о капитан! На острове нашем, о капитан, Голод безбрежен, как океан. На острове нашем живем, как в пустыне, Шикинья ушла — не стало Шикиньи, Ньоньо уехал — погиб на чужбине, Но ты возвратишься, наш капитан. О, возвратись, Приведи за собой Ветер свободный, Ветер-ветрило, Ветер-ветрило невиданной силы, Бурю такую, такой ураган, Чтобы людская молва взговорила: «Это вернулся наш капитан!», «Это Амброзио Встал из могилы!» Черное пламя — Черное знамя — Снова взвилось над городом, Это Амброзио Вместе с нами Вышел на битву с голодом. Наш отец повелел нам впредь Петь на восходе солнца, петь, Песней встречать капитана Амброзио.

122

Габриэл Марианородился в 1928 году на острове Сан-Николау. Один из организаторов «Культурного приложения» к журналу «Бюллетень Зеленого Мыса», 1958. Пишет по-португальски и по-креольски. Стихотворение «Поэма раба» взято из журнала «Иностранная литература», 1969, № 7. Стихотворение «Капитан Амброзио» переведено впервые — из «Antologia tem'atica da poesia africana de express~aо portuguesa».

Поэма раба

Перевод Б. Слуцкого

Они о тебе говорили, что ты им больше не нужен, Что ты лентяй и бродяга… Они говорили также, что ты недисциплинирован И что по всему по этому Ты им больше не нужен… Они прекрасно знают, что все это неправда… Они прекрасно знают, что они лжецы. Они хотели смешать с дерьмом твою душу, Они хотели напиться твоей крови… Тебя кормили Гнилой кукурузной мукой, Тебя поили Болотной водой, Тебя одевали В старую мешковину. Между тем плантации кофе И плантации сизаля, На которых ты работал, Росли и росли, поднимались до неба, А поезда проходили по твоему телу. В чем же ты виновен? Ты только сказал, что вода — грязная. Кукурузная мука, от которой ты отказался, Была гнилой… Поэтому ты стал им не нужен. Поэтому тебя называют лентяем. Поэтому столько плохого Говорят, болтают. О, приди! Я тебя так давно ожидаю, Мужественный, непокорный, мятежный! Приди! Дай мне руку! Спляши вместе с нами Гордый и воинственный Батуке!