Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

ПЕРЕД БОГИНЕЙ ВОЙНЫ

О месть, искрящая на огненных крылах, О ты, богиня войн, дракон нещадно злой, Ты нагляделась всласть на кровь, крушенья, прах: Трагедию кончай и занавес закрой! О гений катастроф, довольно сеять жуть, Оставь свою игру! Пусть вольно дышит грудь! От ужасов твоих трепещет белый свет, Стенает под пятой не только род людской — В земле и под водой живым пощады нет, И даже хищники, объятые тоской — Пантеры, львы, — вопят: «Спасения от бед!..» О мечущая гнев, побед слепой творец, Довольно! Мир устал! Устанешь ты когда? Все в распрях и борьбе измучились вконец. Дай кровь земле впитать, исчезни без следа! Покоя жаждет мир, свободы ждет народ, Надеждой сладкою на лучший день живет. Пока здесь правит зло, — в загоне тишина, Хоть свет, в конце концов, родится в тьме ночей… Свобода — неженка, для счастья рождена: Пока земля в крови, — не улыбнется ей. А злой закон земли живет с седых времен; Какой бы ни был бог, — до крови алчен он. Но тьма рассеяна, зло втоптано во прах. Надежды торжество в заре знамен цветет, Лучат глаза тепло, улыбки на губах: То справедливость к нам желанная идет! Но вольность на земле — не сладкие ль мечты?… Свобода, отзовись! На свете есть ли ты?…

17 мая 1917

ИЗ ДАГЕСТАНСКИХ ПОЭТОВ

АВАРСКИЙ ПОЭТ

ЧАНКА (ТАЖУТДИН)(1860–1908)

ПОДНЯТЬСЯ БЫ МНЕ В ГОРУ…

Отправившись в горы, увидеть бы мне Павлина, унесшего долю мою, Орла бы в хунзахской найти стороне, Того, о ком слезы горючие лью. Я всем облакам, что кочуют в горах, Для друга любимого дам по письму. О ветер, летящий на крыльях в Хунзах, Ты другу поклон передай моему. Мне

данного слова не смог он сдержать, Поэтому слезы туманят мой взгляд, Лишь стоит мне вспомнить его, как опять Жемчужные плечи мои задрожат. Откуда ты родом, неведомо мне, Нарушивший клятву лихой муталим? В насмешках тону по твоей лишь вине, Доставил утеху ты сплетницам злым. О беркут, разбивший немало сердец, Кого собираешься нынче когтить? Где скачешь, не знавший узды жеребец? Кому пожелал показать свою прыть? На девушек красных охотясь давно, Во скольких аулах вздыхал под луной? Влечет тебя лишь сладострастье одно, Со сколькими близок ты был, как со мной? Туман по ущелью клубится — взгляни: То ветер не вздохи мои ли принес? На дождик взгляни — не ему ли сродни Потоки моих нескончаемых слез? Будь горлинкой я, отыскала б тотчас То место, где беркут гнездится в горах. А на плоскогорье я тысячу раз, Чтоб друга найти, обошла бы Хунзах. Мой род почитаем с древнейшего дня, От века людьми уважаем окрест, Но ты очернил его, бросив меня, Лукавый жених из неведомых мест. Провидец Иса, что из мертвых воскрес, Не ты ль соблазнил меня, страстный пророк? Хизри, не с тобой ли, избранник небес, Я впала однажды в опасный порок? Кто может в кремневке заметить изъян, Которую тронул туман золотой? Тигрица порой попадает в капкан, Порой спотыкается даже святой. Не горец простой, а ученейший муж В обман меня ввел, погубил мою честь. Не только Коран, и Хадис он к тому ж, Я знаю, сумел бы на память прочесть. Уступит и сталь, если встретит она С алмазным концом боевое копье. Чугун уступает, а ты чугуна Слабей, белоснежное тело мое. Сразил мое сердце ученый жених Не мудростью строгих божественных книг, А тем, что из книжек он самых земных Науку любви и соблазна постиг. Хоть было мне больно порою до слез, Терпела я муки, от ближних тая. Орла, что любовь и страданья принес, Подвергнуть боялась опасности я. Хотела б я книжкой божественной стать, Что издана в Мекке. Ведь мог бы тогда Любимый меня на ладонях держать, И я б никакого не знала стыда. Касаткой мне быть бы! Клянусь, что в гнезде Я глаз не смыкала бы ночи и дни У входа в ту келью безмолвную, где Находятся с милым лишь книги одни. На кадия нынче не в силах смотреть, Был кадий жесток с ненаглядным моим. Теперь, когда сокол покинул мечеть, Мне в ней ненавистен любой муталим. О ветер, сорвавшийся с горных вершин, Скажи, почему не остудишь меня? Ответствуй, родник, что наполнил кувшин, Зачем не погасишь во мне ты огня? Ужели сура есть в Коране о том, Что господом будет прощен муталим, Коль я, воспылавшая жарким огнем, Погибну обманутой милым своим? Моей красотою пленен Дагестан, А мне от нее только горе одно. Я гурия рая в глазах аульчан, Не легче от этого мне все равно. О конь необъезженный, как ты хорош! Где топчешь теперь облюбованный луг? О сокол, где нынче охоту ведешь, Кому на перчатку садишься, мой друг?

* * *

Когда б за стройность награждал невест Правитель, восседающий на троне, Ты не один уже имела б крест, Как самый храбрый в русском гарнизоне. Когда б красою плеч определять Царь степень чина повелел в указе И стал в горах погоны нашивать, Была бы ты сардаром на Кавказе. Когда б давала к пенсии казна За красоту высокую надбавку, Могла бы ты в горах, как ни одна, Спокойно выходить уже в отставку. Прославился искусством каллиграф, Бела его сирийская бумага, Но ощутил, портрет твой описав, Несовершенство слов людских, бедняга. Кто две луны, не скажешь ли ты мне, Украсив лоб твой, вывел тушью черной? Течет, переливаясь по спине, Коса, как речка по долине горной. Пусть лучше упадет твоя коса, Сразит тебя позор, подобно грому, Чем косу расплести, моя краса, Позволишь ты вздыхателю другому. Кто не горел в отчаянном огне, Пусть за любовь не судит нас сурово. Что ты мертва — услышать легче мне, Чем знать, что ты в объятиях другого.

АВАРСКИЙ ПОЭТ

МАХМУД ИЗ КАХАБ-РОСО (1873–1919)

ЗЕМНОЙ ПРАЗДНИК

Наступил рамазан. Отказавшись от пищи, В понедельник собрался поститься аул. Стар и млад, чуть стемнело, пришли на кладбище, Ветер жизни тогда на могилы дохнул, И вдыхали тот запах знакомый и милый Опочившие души, покинув могилы. У меня не скончался никто из родных, Я живу на земле, ни о ком не горюя. На людей равнодушно сегодня смотрю я. Как мне быть? Если праздник священный у них — Буду праздновать праздник земной и греховный! Не нуждаюсь я ныне в отраде духовной, Я к любимой отправлюсь, и там, согреша, Обретет и свободу и счастье душа. «Больше трусить не буду, — решил я отважно, — Достается лишь храброму соколу дичь! Смерть и жизнь — от всевышнего, — молвил я важно, Кто бесстрашен, тот цели сумеет достичь». Я помчался, ногою земли не касался, Самому себе тучкой небесной казался! Наконец предо мною возлюбленной дом. «Я сошел с облаков, я пролился дождем, Я спустился к тебе», — так сказал я горянке. И подруга проснулась от легкого сна, И вздохнула она, и сверкнула она — Золотая монета стамбульской чеканки! Я погиб, я ослеп: это чистый фарфор, На котором царем нарисован узор! И подруга вступила со мной в разговор, Даже камни забора улыбкой пленяя И чаруя над розами реющих пчел: «О часы из Дамаска, сокровище рая, Почему ты, скажи мне, так поздно пришел? В этот вечер исчезли покой и молчанье, — Как мне быть? На дороге шумят аульчане, Просыпается мать, мой отец не заснул, Шумен праздник, не спит, веселится аул, Лают псы по дворам, зложелатели рядом, Что пронзить нас готовы завистливым взглядом. И соперников много таиться во тьме; Ты обидел их, недруги склонны к злословью, Ну а мы, с пашей чистой и страстной любовью, — Мы видны отовсюду, как флаг на холме! Презирая опасность, пришел ты с бесстрашьем, Как же быть мне с тобой, посоветуй ты мне? Берегись! Перед грозным предстанешь ты стражем. Словно тур на вершине, он чуток во сне. Мимо женщин, мужчин не пройдешь незаметен, Языки у ханжей удлинились для сплетен, Ты, как сокол, детей всполошишь — соколят, Освещенные окна повсюду горят. Что мне делать с тобой? Честь всего мне дороже, А меня ты погубишь, повергнешь в позор. Если ночью заметит нас поздний прохожий, То нагрянут на нас клевета, наговор!» «Дай мне слово сказать! — я взмолился к подруге. А что делать со мною, решишь ты сама. Я увидел твой стан — стройный, тонкий, упругий, Я увидел твой стан — и сошел я с ума! Я пришел к роднику, обезумевший, дикий, Повстречался я с джином, с бесовским владыкой, Он сказал: «От огня ты погибнешь, поверь, Он сожжет изнутри тебя, в сердце клубимый. Умереть не желаешь в пустыне, как зверь? Так садись на меня и отправься к любимой!» Я помчался. Была в моем сердце тоска, А вокруг меня джинов летели войска. Ах, зачем к роднику я пришел ненароком! Сам себя истерзал я суровым упреком: Ты скрывалась, о птица небес, ото всех, Я тебя разбудил — разве это не грех? Ты лежала на ложе из кости слоновой, — Как посмел я, ничтожный, сказать тебе слово?» «Скольких женщин твои обманули слова? Иль не помнишь, кому их сказал ты сперва? Очевидно, черед мой настал, а иначе Не пришел бы ко мне с этой речью горячей. Но уж если пришел, так скорей заходи, Обниму я, прижму тебя крепко к груди! Говорят, покорил ты горянок немало, Даже тех, что имели змеиное жало, А теперь — ничего в этом странного нет — Ты решил покорить и меня. Я согласна, Покоряюсь тебе, только дай мне обет, Что ты будешь мне верен всегда, ежечасно, Что меня ты не бросишь, как бросил других, — И тогда устремись хоть к заоблачной выси, Как ездок на подъемной машине в Тифлисе! А в словах-леденцах, в сладких песнях твоих Не нуждаюсь я: многим ты щедро дарил их, Поняла я, увы, какова их цена! Будь мне верен, и буду тебе я верна, Нет, противиться больше тебе я не в силах! Если женщины все покорились тебе, То могу ли я, женщина, стать исключеньем? Но уймись наконец, благодарный судьбе, И предел положи ты своим приключеньям. Будь доволен судьбой, будь доволен и мной, Кобылицей Ширвана, аварской луной! Даже пчелка, что реет над амброй душистой, Не сравнится со мной, благовонной и чистой, Не найдет никакого изъяна во мне! Родилась я от матери в этом ауле, Красотою здесь девушки ярко блеснули, Только нет мне подобных в родной стороне! Если вдруг я вспорхну, словно райская птица, То соседи в ауле не будут дивиться. Нет мне равных вблизи, но найти вдалеке, Я — волшебная рыбка в Джейхуне-реке!» Так сказала мне та, что мне жизни милее, И, поверженный в прах, я смотрел на чело, Что всему Дагестану сияло светло, А

когда, обезумев, коснулся я шеи — Даже в саклях аварских не сыщешь белее, — Я забыл обо всем, что пришло и ушло! Так сказала подруга в тот вечер великий, От нее, как от солнца, забегали блики По стене, по дверям, осветив потолок. Так сказала подруга, а губы-рубины, Засверкав, отразили наш пламень единый. Понял я, что не буду теперь одинок, Я обрел наконец долгожданную радость! С той поры как изведал я слов ее сладость, Мне безвкусными кажутся сахар и мед. Я пьянею и падаю, как от дурмана, Вспомнив запах ее драгоценного стана. О любимой моей говорит наш народ, Что она создана из хрустального света! Я услышал дыханье весеннего цвета И увидел я зеркало жизни моей: Горло, полное амбры, на нем — ожерелье, Я увидел умельцев индийских изделье — Сотворенные красками крылья бровей, От которых пришли в восхищение люди, Стройный стан, что ни с чем на земле не сравним Подбородок сияющий, белые груди — Это стало моим, это стало моим! Сто частей целовал я прекрасного тела, Оторвавшись на миг, приникал я опять, Чтоб его целовать, целовать, целовать! А чело, словно зеркало, ярко блестело, Опьяненный, я пальцем провел по челу, Как по зеркалу, по дорогому стеклу… Описать бы пером упоение страсти, Но и моря не хватит для синих чернил. Рассказал я бы всем про любовное счастье, Но потом чтоб меня женский род не бранил.

МАРИАМ

О, как сердце мое сжигает тоска, — Облака, облака, возьмите мой вздох! Известите, прошу, небесную власть: Пишет жалобу страсть, что я занемог! О смятенье души, о грозном огне, Ветер горных вершин, всю правду открой. Поравняйся с зарей, в ущельях кричи И рассвету вручи письмо обо мне. Мой проворный джейран, ты всем расскажи, Что в горах ледяных оставил меня. Златорогий мой тур, ты всем расскажи, Что в оврагах глухих оставил меня. Тяжкий жребий несу, ночую в лесу, — Не являюсь ли я любимой во сне? Я в безлюдье живу, забыт для земли, — То не твой ли вдали платок промелькнул? Есть в конторах листы, да кто передаст, Если я напишу письмо о любви? Серна скачет в горах, и мчится олень, О тебе каждый день справляюсь у них. За тобою везде брожу день за днем. Я в народе родном пословицей стал. Что постигло тебя? Взойди на крыльцо, Хоть одно письмецо страдальцу отправь! Я ни разу с тех пор очей не сомкнул, Как покинул аул, простился с тобой. Сон враждует со мной: «Не спи, говорит, Без возлюбленной ты не вправе заснуть!» Если в горных лесах заблудится зверь — Иль найдет он тропу, иль гибель найдет. Если сможет твой друг дожить до весны — Иль обнимет тебя, иль в землю сойдет. Где он, редкий покрой нарядов твоих? Ты на крыше явись, лицо мне открой, Ты в мечте отзовись на голос любви, Мертвецов оживи дыханьем своим. Замышляют войну цари, короли И народы земли сзывают на бой, Ну а я? Лишь тобой я занят всегда, Лишь тебе посвятил я думы свои. Солнца жар в колыбель твою не проник, — Мне бы сердце раскрыть, смотреть на тебя. Чудны речи твои, певуч твой язык, — Мне бы сердце раскрыть и слушать тебя. В день, когда на тебя хоть раз я взгляну, Обратится в весну седая зима. Если солнце зайдет, не скроется день: Ты мне будешь светить — рассеется тьма. Как луна ты взошла, для глаз не видна, В раны сердца влила томительный яд. Словно солнце зашло, но виден твой свет, И опять я одет могильною мглой. Надоело седло, не радует конь, От погонь за тобой давно я устал. Опостылел кинжал, я бросил ружье… Где ты, солнце мое? Ослеп я совсем! Без тебя мир земной — губительный яд; Там, где ступишь ногой, там рай для меня! Мне не нужен другой: твой пол земляной, Крыша сакли твоей — вот рай для меня! Где бы я ни бывал на русской земле, О тебе вспоминал, искал твой портрет. Целый свет обошел, его не нашел, — Сердце отдал бы я за этот портрет! На персидский базар не раз я ходил, У евреев товар рассматривал я, Все шелка разглядел на полках у них! Я твой образ хотел в наклейках найти! Я в театре бывал, смотрел на актрис, Даже в синематограф как-то забрел, Но тебя не обрел: дрожит полотно, А тебя все равно нет рядом со мной! Не безумна ли страсть, не бред ли любовь? Но какая же власть у этих безумств! Ты сидишь взаперти, жалея людей, — Где бы смог чародей тебя срисовать? Лишь по праздникам, днем, выходишь на миг, — Скрой скорее свой лик: мы сглазим тебя! Долго ль странствовать мне по странам чужим? Я увидел пустым вселенной базар. Я прошел на войне по русским полям, Вот я к рыжим чертям, к австрийцам попал. Всюду здесь ты живешь, горянка моя: И осанка — твоя, и гордость — твоя. В каждом доме портрет висит на стене. Я смотрю, это ты, сомнения нет! Повторилась опять ошибка моя? Нет, улыбка — твоя и прелесть — твоя. Так же телом нежна, как цвет на лугу… Я смотрел дотемна — сломалась спина! Обезумел совсем, лишился я сил, И не вытерпел я, спросил у людей: «Это чей на стене прекрасный портрет?» Мне сказали в ответ: «Она — Мариам, Что невинной была, Христа родила…» Милосердный аллах! Различия нет: Очертание лба, сияние глаз… Я погибну сейчас, я вижу тебя! Так же брови черны, улыбка чиста, Лишь раскроет уста — услышу тебя! Могут схожими быть две разных души, — Почему же у вас одежда сходна? Могут схожими быть уста и глаза, — Как же создал вас бог из глины одной? Нет, надежде моей не сбыться вовек, Этот день навсегда прошел для меня. Мне Полярной звезды не видеть вовек. Эта ночь навсегда прошла для меня. Молодая пчела цветами долин Насладиться спешит, но сока не пьет. Наслаждаюсь тобой, вдали от тебя, Побеждаю, любя, того, кто с тобой. Христиане в мольбе взывают к тебе, Осеняя крестом и сердце и лоб, Всюду, в каждом углу, светильники жгут, Поклоняясь, хвалу возносят тебе. Я любуюсь тобой, меж ними стою, Но поклонов не бью, киваю тебе. Пусть бездушный портрет висит на стене, Но ему, как тебе, почет воздаю. Уголь в топке горит, пылает накал, Но, придя на вокзал, стоит паровоз! А со мною судьба сраженье ведет: Шаг назад — шаг вперед, вперед и назад. Было так, будет впредь… Стерпи, говорят. Что же, надо терпеть! А долго ль терпеть? От любимой с письмом никто не идет. А бывало… Молчи, забудь обо всем!

ДАРГИНСКИЙ ПОЭТ

БАТЫРАЙ (1831–1910)

ГЕРОИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

* * *

Ты руками в плен берешь Волчьи стаи на степях, Ловишь сокола конем На подъемах Эндери. Коль в пути застанет ночь — Вся земля тебе постель, Одеяло — небеса — Серебром расшитый шелк.

* * *

Там, где конь стреножен твой, Круглый год цветут цветы, В светлой горнице твоей Шахбагдадские ковры. Твой неугомонный конь Чистым кован серебром, Сам ты в золото одет, Мой прославленный герой.

* * *

Грудью своего коня Ты укроешь караван, Твоего оружья тень Скроет войско под собой. Ворочан переплывая, Сух останется твой конь. На Самур придя в грозу, Ты уйдешь в сухой броне.

* * *

Нет, прославленный герой На кладбище не лежит, И надгробья храбрецам Ставят на краю дорог. Коротка героя жизнь — Лет, примерно, двадцать пять: Коль не сгубят чужаки, Царь на каторгу сошлет.

ЛЮБОВНЫЕ ПЕСНИ

* * *

Если выйдешь ты за дверь, Точно солнце из волны, — Как над морем камыши, Тело вздрогнет у меня. Если выглянешь в окно, Как луна в просвете гор, — Точно птица в камышах, Взор трепещет у меня.

* * *

Да не встретится любовь Там, где ей не суждено, Ибо жалости в любви Нет, как в пасмурных лесах Жалости у волка нет К уворованной овце. Да не будет страсть сильна Там, где быть ей не дано. Ибо беспощадна страсть, Как к закованному в цепь Горцу в каторжной тюрьме Беспощаден белый царь.

* * *

Эта черная коса Обвила Дербент вокруг, Лоб, как месяц из-за туч, Светит ночью городам. Брови тонкие на лбу В мудрецах рождают страсть, А глаза из-под бровей Ранят в сердце храбрецов

* * *

Я иль дом твой повалю, Как гроза валит хлеба, Или в жизнь твою ворвусь, Как войска в Нарым-Калу. Или я в Сибирь уйду, Как на Астрахань корабль, Иль сойду в могилу я, Как солдат заходит в храм. Но тебя, мой светлый рай, Так иль этак я добьюсь.