Повесть о детстве
Шрифт:
Полянка с трудом поднялся со своего места и, продолжая смеяться, начал знаками что-то показывать Пейсе.
— Ну, что ты стоишь? — заговорил Сёма, насмешливо улыбаясь и с трудом переводя дыхание.— Если б твой правый глаз
помещался с левой стороны, тогда чёрт с ним, закрывай! Но все люди закрывают левый. Понял? Ну-ка, дай винтовку!
— Сёма,— испуганно вскрикнула Шера,— ты ведь только что надел рубашку!
Но было уже поздно: Сёма прижал приклад к плечу, и на белой рубашке оттиснулось большое тёмное пятно.
ДОЛЯ СТОИТ НА ЧАСАХ
Шера передала отцу просьбу
— Меня просят зайти? Зачем?
Больше ои не сказал ни слова и с унылым, огорчённым лицом присел у окна. Шера встревоженно следила за ним, но Доля молчал. Ои молчал и думал. Вызов к комиссару испугал его. За всю свою жизнь Мойше не знал случая, чтобы встреча с начальством приносила человеку удовольствие. Если вызывают к начальству, значит, что-то случилось. Давно-давно дед Доли вместе с семьёй поселился в деревне. Не потому, что ои очень хотел пахать,— он даже ие зиал, с чего начинают! Просто было объявлено, что евреи-землепашцы освобождаются от воинской повинности. Но прошло время, и они нечаянно и неожиданно для себя почувствовали вкус к повой жизни. И если раньше они, ругаясь, плевали па эту трудную землю, то теперь они уже привыкли подниматься с зарёй, и соседи-крестьяне, веря и не веря, показывали им секреты. Оии узнали новые слова: посев, сенокос, пары, молотьба — и вскоре привыкли к ним. Но счастье длилось недолго — отца Доли вызвали к начальству и дали двадцать четыре часа. В двадцать четыре часа приказали убраться и унести подальше «свой еврейский запах». «За что? Почему? Кто пожнёт посеянное? Посмотрите иа наши руки!» Урядник ни на что не хотел смотреть — он повернулся спиной, и разговор был окончен.
Так впервые в жизни встретился Доля с начальством, и ои узнал, что это страшная, не любящая его сила. Ои хотел стать кузнецом — ему помешали, он хотел пахать землю — его выгнали. Стоило ему что-нибудь задумать, появлялось начальство, и всегда оно было против него. Как ие любил Доля эту проклятую кокарду! Он кочевал из местечка в местечко с семьёй и без крова. Потом, озлобленпый и ненавидящий всех и всё, он сам начал пугать людей, и ему уже нравилось видеть в других свой собственный страх. Ему было приятно сознавать, что если ои боится кокарды, то есть кто-то, боящийся его. И на голову слабого
Доля обрушивал всю свою злобу. Жена хватала его за руку, но он продолжал греметь, ломать стулья, кричать, и стёкла дрожали в окнах. Доле всегда было плохо, и он всегда ждал худшего. Он был несчастен и зол. Чужое горе ие вызывало в нём сочувствия, страдания опротивели ему, и он дрался на ярмарках, размахивал канатом у чужого лица, сидел ночь в участке и наутро, растерянный и смущённый, приходил к жене и плакал, обливая слезами её колени. Начальство гнало его, и он ехал дальше на пыльной арбе, голодный кочевник, еврей-цыган.
В пути потерял Доля жену — у неё что-то было с сердцем, и ей всегда не хватало воздуха. Родные женг.т прокляли его. И он остался один с дочкой. Теперь сила его лежала у йог, но он ие брал её. Озорство осталось позади, и он понимал, что сам во многом виноват: ие стоило хотеть большего, надо было опустить голову, пристроиться где-нибудь и тяпуть лямку, как все. И он стал проситься на службу. Но дурная молва шла за ним, и никто не хотел иметь дело с Долей. Его боялись, но он уже ие был страшен. Его гнали из местечка, и он шёл с дочкой дальше, большой и беспомощный. Кокарда встречалась на его пути и приказывала идти мимо... Он не хотел ни драться, ни вымогать, но все говорили, что он дерётся и вымогает. Доля махнул рукой, и старое началось снова.
В местечке у реки Чернушки его застигли большие перемены. Он застрял здесь, но понять, что происходит, ему было трудно. Он был рад, что о нём забыли и слава его затихла, но вот сегодня вдруг его призвали к начальству. Комиссар — не урядник, но Доля по-прежнему видел кокарду и боялся её... Он просидел молча у окна до вечера. Шера но решалась подойти к нему. Когда совсем стемнело, Доля зажёг лампу и спросил вслух:
— Может быть, явиться всё-таки?
Шера молчала: она не знала, что лучше посоветовать отцу.
— А как он тебе сказал? — опять заговорил Доля.— Он был злой или нет?
— Не знаю,— тихо ответила Шера.— Он просто попросил, чтоб ты зашёл.
— Да...— задумчиво произнёс Доля.— Может быть, донесли? И они потребуют, чтоб я ушёл? Куда я денусь с тобой?
— Они не потребуют, папа.
— Ты знаешь... Но у кого я брал долю? Разве я вырывал кусок у нищего? Никогда! Я всегда имел дело с человеком, у которого один кусок лишний!..
Мойше взволнованно зашагал по комнате.
Утром Доля принял решение. Он ничего не сказал Шере, но она хорошо знала отца и умела понимать его.
— Ты пойдёшь туда? — спросила Ш'ёра.
Доля молчал.
— Я тебя прошу, что бы ни говорили, будь спокоен. Если даже скажут, чтоб уехали, молчи. Мы не пропадём, папа.
Доля ласково погладил дочь по плечу и вышел. Шера вслед за ним выбежала на улицу — мать всегда провожала отца, желая ему удачи... У дома Магазаника Доля в нерешительности остановился: а может быть, не идти, и они забудут о нём? Ои увидел Сёму в шипели и поманил его пальцем к себе.
— Начальство там? — тихо спросил Доля.
— Там.
— Комиссар там?
— Там.
— А он русский или еврей?
— Русский.
— Русский...— задумчиво повторил Доля и потёр лоб.—Так что ты скажешь, Сёма?
— О чём?
— Они просили меня зайти.
— Слышал,— равнодушно ответил Сёма.— А почему бы и нет? Вы знаете, куда идти?
Сёма провёл Долю к двери комиссарской комнаты:
— Вот здесь.
— А может быть, ты зайдёшь со мной?
— Можно и зайти.
Трофим сидел за столом и с сосредоточенным видом писал что-то. Рядом с ним сидел незнакомый человек в крестьянской одежде. Увидев Сёму, Трофим отложил карандаш и, улыбаясь, сказал:
— Вот видите — гость. Из соседнего села. Подарок привёз. Тридцать шесть пудов высокого помола, двадцать четыре иуда картофеля, два пуда сала. Понятно? Бедняки собрали. Для отправки на фронт. Но,— Трофим посмотрел иа гостя и опять улыбнулся,— желают послать лично со своим проводником.
— Именно так, товарищ комиссар,—серьёзно сказал гость.— Чтоб в собственные руки!