Прекрасный белый снег
Шрифт:
Чистое с утра июньское голубое небо затянули серенькие тучки, начинал накрапывать меленький противный дождик. Невдалеке, метрах в пятидесяти от них виднелась какая-то дорога, там ехали машины, с длинными протяжными гудками одна за другой проносились фуры, они же, так и ни сказав ни слова, смотрели друг на друга и хохотали. Да они просто ржали как умалишённые, взявшись за руки и глядя друг на друга счастливыми глазами. На вечерний поезд они уже не успевали...
Когда они добрались до Варшавы совсем уже смеркалось, водитель фуры, пожилой поляк, сжалившись подобравший двух этих мокрых чуть не до нитки и абсолютно при том счастливых странных русских,
Дождь к тому времени совсем почти закончился, и хотя в кабине ребята отогрелись, одежда их тем не менее, до сих пор не высохла: под проливным дождём они простояли не меньше получаса.
Они присели за столик у окна, подальше от излишне любопытных глаз, редкими каплями, уже на исходе барабанил дождь по подоконнику снаружи, в кафе было тепло и тихо. Довольно скоро им принесли большой, пузатый, пахнувший из-под неплотно прикрытого нутра цветущей степью чайник, и сразу целую бутылку горьковато-сладкого, какого-то зелёного ликёра. Он понемножку подливал крепчайшую, с запахом мяты и полевых каких-то трав зеленовато-масляную густую жидкость в высокие глиняные кружки с чаем, и терпкое ароматное подобие глинтвейна жарким теплом разливалось от живота и куда-то дальше, вверх.
Довольно скоро Венька почувствовал что захмелел, изрядно. Он окончательно согрелся и всё вокруг, и Светка, и эта барменша-керовничка за полукруглой стойкой, и странные эти, немногочисленные немцы и поляки за соседними столами, всё это кафе для дальнобоя теперь казалось ему каким-то близким, тёплым и родным. В табачном дыму всё вокруг кружилось и плыло, пьяными глазами он смотрел на Светку и понимал уже: ни в какое Старомясте они сегодня не поедут.
— Пшепрашами, паньство, — чья-то рука легла Веньке на плечо, — чи пан есть в пожондку? (Извините, пан в порядке?)
— В пожондку, в пожондку, — проснулся Веня. — Задремал похоже...
Над ним, с внимательной, немного озабоченной улыбкой стояла пожилая керовничка. Светка напротив, головой на сложенных руках дремала за столом.
— Может паньство желает отдохнуть? — продолжила барменша, — у нас прекрасные комнаты для отдыха. Совсем недорого...
Светку он решил пока не мучить: "Пусть лучше поспит немного, как-никак, на ногах с шести утра, да и денёчек выдался насыщенный", — подумал Венька, и вместе с керовничкой поднялся узкой лестницей на второй этаж. По обе стороны небольшого коридорчика располагалось с десяток номеров.
— Чи паньство с душем желает, чи подешевле? — взглянув вопросительно на Веньку поинтересовплась керовничка.
— С душем, с душем, — успокоил он её. — Сколько будет стоить?
Она назвала какую-то, не очень большую сумму, из кармана передника достала связку маленьких блестящих ключиков, открыла дверь одной из комнат: "Проше паньство, не стесняйтесь. Смотрите..." Комната ему понравилась, вся в мягком ковролине, уютная, хоть и небольшая, прихожая чуть больше телефонной будки, и весь в зелёном кафеле, с крохотной раковиничкой, туалетом и душевой кабинкой за раздвижными полукруглыми дверями маленький санузел. Широкая двуспальная кровать, прикроватный столик-тумбочка, ночник и шкафчик для одежды. "Что ещё нужно усталому челноку?" — казалось Веньке. Но главное, там был обогреватель, небольшая электробатарея, где можно было просушить влажные ещё одежду и бельё.
Светка внизу всё ещё спала, он
Той ночью она была особенно какой-то нежной: "Так странно подействовал ликёр? Или это их неожиданное приключение...? — спрашивал себя Венька, но скорее, он видел это в её немного пьяных, печальных с поволокою глазах, ей просто не хотелось расставаться. Да и ему, совсем не хотелось отпускать её одну, он так привык к ней за эти две недели...
Они наслаждались друг другом вновь и вновь, обнявшись долго стояли под горячим душем, пили из маленьких стаканчиков ликёр с горячим чаем, потом ей захотелось покурить. Венька открыл окно пошире, накрыл её пуховым тонким одеялом, чтобы его любовь не простудилась.
— Знаешь, — посмотела на него грустно Светка, — я давно хочу тебе сказать, но всё как-то не могла решиться... — Она затянулась, выпустила струйку дыма и снова подняла глаза на Веньку. — Знаешь, Венька, а я ведь...
И что-то знакомое до боли кольнуло вдруг у него под сердцем, он всё понял сразу и остановил её ладошкой:
— Не надо, Свет, не продолжай. Я понял.
Все эти дни он ожидал чего-нибудь подобного, и даже не очень удивился.
— Давно? — только и спросил он Светку.
— Давно. Уже больше года, — приговорила она тихо. — Его зовут Марат. Ты его не знаешь. А я с ним почти полжизни. Пойми, я люблю тебя, действительно, поверь, — почти со слезами посмотрела она ему в глаза. — Правда люблю, и хочу быть с тобой. Только мне сейчас его не бросить. Ну не могу я вот так его оставить... Он меня когда-то сделал, понимаешь? Как человека сделал... Он столько всего сделал для меня, знал бы ты только, Венька. И меня он любит, а теперь ему очень плохо, очень, и мне его не бросить. Сейчас, по крайней мере, — грустно добавила она.
— Понимаю... — ответил он. — Я понимаю тебя, Светка...
Ему тоже было немного грустно, но и только. Казалось бы, его любовь, до боли дорогая женщина, вот только что, минуты не прошло, в очередной раз сказала настолько страшные для него слова, что он должен был бы, как минимум, впасть в дикую истерику. Ничего же подобного, однако, не случилось. Он понимал её, действительно, и очень хорошо. Он словно чувствовал её большое сердце и знал наверняка: взять и просто бросить, предать близкого ей когда-то человека, вот так беспечно и легко, и даже не оглянувшись на руины пойти вперёд насвистывая, Светка просто не способна. К тому же, он чувствовал её до сих пор, горячую и нежную, жаркое её лоно, мягкие родные губы, тонкие пальцы на своей коже, и он знал точно: любит...
— Ну что ж, — сказал он Светке, — вот так, значит, и будем жить втроём... Пока что-то не изменится. А там, как Бог рассудит. Чему быть, того не миновать... Правда ведь, — он посмотрел на Светку, — правда, душа моя?
— Спасибо, Венька, — немного как-то горестно, и в то же время облегчённо выдохнула Светка. — Спасибо, сердце моё родное. Я знала, ты меня поймёшь...
А утром они всё же поехали в старый город, как она хотела, прохаживаясь древними, гулкой брусчаткой мостовыми смотрели на костелы и дворцы, отстроенные заново по старым чертежам, в уютной маленькой кафешке опять немного что-то пили, и снова были счастливы вдвоём, счастливы вместе от своей любви. И посадив её в купе дневного поезда Варшава-Ленинград, горячим лбом он прижимался к закрытому окну, показывая что целует на прощанье, и думал только об одном: как же он всё-таки её любит, как же он любит свою маленькую Светку...