Прекрасный белый снег
Шрифт:
— Смотри, Венька, — показал он на старые, перемотанные широкой чёрной изолентой боксёрские мешки, грудой лежавшие в углу, — как тебе? Выбирай, пока в клубе никого. Давай, парень, выбирай! И беги быстрее в лавку, а я ворота пока открою. Всё равно, сгниют здесь скоро...
И Веньке вспомнилось вдруг детство, отец, совсем ещё пацаном приведший его сюда, он словно вновь увидел первого своего тренера, и свой первый бой, который он проиграл с позором, с чего всё и началось на самом деле...
Драться Венька с детства не любил, ему всегда было трудно ударить человека. В школе, класса, наверное до пятого, за большие как у зайца зубы его дразнили то зубоскалом, то скалозубом, а
Надавать же обидчикам по морде Венька был просто не способен, он даже не представить себе не мог, как это, ударить человека по лицу...? Мать Венькина всех этих сложностей вроде и не замечала, а вот отцу всё это было ближе. И как-то осенью, Венька пошёл уже в четвёртый класс, отец купил боксёрские перчатки и отвёз своего сына в СКА, на Инженерную, где Веньку зачислили в секцию юного боксёра.
Долго ещё ему приходилось нелегко: даже когда он начал совсем уже по-настоящему боксировать на тренировках, ударить соперника, часто просто друга для него было самым сложным. Попадая партнёру по лицу он постоянно извинялся, в работе больше думал о защите, чем о нападении. Закончилось всё это с первым боем в ринге, первым его настоящим боем, когда парнишка из Динамо, на год всего старше, настучал ему от души по голове. Было это не столько больно, сколько унизительно: на глазах у пацанов, у зрителей, у своего отца в конце концов, и испытать такой позор. А тренер, первый его тренер, сказал тогда Веньке после боя: "Запомни Венька, в ринге ты дерёшься в первую очередь с самим собой. Сможешь победить себя, считай ты уже выиграл. Даже если бой и проиграшь. И с того дня всё в ринге у Веньки круто изменилось...
С грустью смотрел Венька на этих динозавров, когда-то, мальчишкой, на этих мешках он начинал отрабатывать удары, а теперь они заросли здесь паутиной, всеми забытые и никому давно не нужные. Он выбрал более или менее приличный, не самый тяжёлый, килограмм под восемьдесят чёрный кожаный мешок, волоком подтянул к широкой двери из подвала, взглянул на Серёгу вопросительно:
— Если этот, ничего?
— Ничего, ничего. Давай, дуй в лавку. Маленькую мне возьми. Больше не осилить...
Минут через двадцать они, уже вдвоём, подтащили последнюю Венькину награду к дальней скамейке у выхода из парка, минут пять ещё, потягивая пиво курили молча, Серёга спрятал за пазуху малька и протянул Веньке свою старческую руку:
— Знаешь, что я тебе скажу, Венька, знаешь... В ринге ты всегда должен победить самого себя. Сначала... А если сможешь, никакой соперник тебе уже не страшен. Выходит, в первую очередь ты с самим собой дерёшься... Запомни это, Венька. Хотя, — он затянулся глубоко, взглянул куда-то в небо, и снова повернулся к Веньке, — хотя, мне кажется, тебе это и без меня давно известно... Вот так-то, Венька. Так-то... Когда-то и я, тоже был боксёром...
Мешок дома Венька поставил в угол, туда же, не разбирая бросил сумку, загрузил в таз взмокшее бельё и минут десять простоял под душем. Потом растёрся жёстким полотенцем, вытащил из морозилки успевшую уже остыть бутылку пива, и погрустив немного под пиво с сигареткой, набрал номер своего кореша, Серёги.
Почти целый месяц он бухал с друзьями на весёлом, вечно полупьяном пляже, в местечке под много о чём говорящем названии Курорт, недалеко от Сестрорецка. Лето в тот год стояло на удивление жаркое, вода в заливе прогрелась просто до неприличия, и как-то так случилось, что друзья его тоже валяли дурака: кто-то работал до обеда, кто-то занимался коммерцией пару раз в неделю, а кто-то, как и Венька, и вовсе, по крайней мере летом, не работал.
Они набирали целыми мешками пиво, а случалось и портвейн, садились в полупустую к обеду электричку, играли в пьяницу и дурака, пили по дороге своё пиво, а иногда, бывало, хотя и не чересчур активно, знакомились с загорелыми весёлыми девчёнками, следующими в том же направлении. И вечером, с новыми уже сумками портвейна частенько оседали в холостяцкой Венькиной квартире, всё с теми же весёлыми, так удачно прокатившимися на пляж новыми подругами.
Он доставал свою гитару, устраивался на полу, пел свои грустные блюзы и рок-н-роллы, приличного тогда ещё Розенбаума, и Цоя, и Гребенщикова, и вместе со всеми глушил стаканами портвейн почти до посинения. И поздно ночью, когда все расходились кто-куда, строчил в свой маленький блокнотик пьяные стихи о чём-то глупом, ему лишь одному известном. Боль остаётся а любовь уходит, и о какой-то дурацкой последней электричке, о чье-то израненой душе, и ещё какую-то пьяную рифмованую муть. Почти до самого полудня он спал без снов, и просыпался на мокрой подушке весь в поту, и каждый новый день начинался тем же чем и предыдущий — походом за пивом в ближайший магазин. Так, в пьяном угаре прошла неделя, и другая, и ещё, и боль его начала потихоньку отступать. О Светке он теперь почти не думал, то что случилось с ним, совсем казалось-бы недавно, тоже вдруг стало безразличным, всё чаще он заглядывался загорелыми девчёнками на весёлом пляже, и как-то вечером, в один прекрасный день, внезапно понял, что совсем почти уже освободился. Теперь ему казалось совершенно бы вроде уже и всё равно, что там была за Светка, какие нахрен соломенные брови, какие к чертям собачьим вёдра внимательных глаз, и что там был за пшеничный дивный хвостик...
В один из тех весёлых полупьяных дней, на пляже, он встретил своего бывшего приятеля, Валерку, когда-то они оба учились в институте физкультуры, и на четвёртом, последнем курсе вместе проходили производственную практику. Он как и Венька был спортсменом, гимнастом, и тоже, естественно, вполне приличным раздолбаем. Так же сидел он с компанией каких-то бухарей, и они тоже глушили стаканами портвейн и так же пили пиво.
Валерка, как оказалось, больше года уже как челночил, мотался в Польшу, торговал на местных рынках. И по его словам, сейчас он подбирал команду своих парней, надёжных, ребят на которых можно положиться. В Поляшку он таскал какой-то, не сильно криминальный контрабас, но сам протащить через границу всё не мог, вот ему и требовались надёжные помощники, желательно, с учётом сложной в те лихие годы обстановки — спортсмены, или бывшие спортсмены. В итоге, под пивко старые друзья разговорились...
— Слушай, Вень, — говорил ему Валерка. — Ну ты чего, в бандюки теперь пойдёшь? Оно тебе к чему? Чтобы посадили через пару лет? Через неделю застрелили? Давай ко мне! Не пожалеешь!
— Да ну, — отвечал уже слегка поддавший Венька. — Прикалываешься... У меня и загранпаспорта-то нету...
— Так в чём проблема? — спросил Валерка так, будто проблем и в самом деле не было и нет, — сделаем на раз! Бланки приглашений у меня имеются, с подписями, печатями, всё как надо. В ОВИРе всё схвачено, решим... Ты как, на Старухе всё живёшь? Никуда не переехал?
— Да здесь, конечно, на Старухе. Хоть и переехал... Расскажу потом... Долгая история... — Венька недоверчиво и даже немного восхищённо смотрел на своего приятеля. — Ну ты даёшь, Валерчик! Всё схвачено... Ну ты даёшь...
— Да ладно, Веньчик, — как бы "смущённо" улыбнулся в ответ Валерка. — Работаем... Короче, подставляй стакан, пошли, в сторонке подымим. А то, — он оглянулся на свою весёлую компанию, — уши тут развесили...
Они отошли немного, присели на маленьком холмике на травку и продолжили.