Происхождение фашизма

Рахшмир Павел Юхимович

Интервенционизм в значительной степени был инспирирован и раздут сверху, наиболее агрессивными кругами итальянского империализма. Кульминации интервенционистское движение достигло в мае 1915 г., когда и решился вопрос о вступлении Италии в войну. Шумные манифестации, избиение противников, разгром редакций тех газет, которые занимали нейтралистские позиции, — все это крайне нагнетало обстановку, создавало иллюзию воинственного настроя масс. Между тем подавляющее большинство итальянцев войны не хотело. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует признание человека, приложившего огромные усилия для того, чтобы втянуть Италию в войну. Находясь под арестом после переворота 25 июля 1943 г., дуче признавал, что народ не одобрял войну. Поскольку центром интервенционизма был Милан, то в народе сторонников вступления Италии в войну называли «миланцами». Чтобы избежать мести со стороны

товарищей на фронте, солдаты-миланцы скрывали, что они родом из этого города^{116}.

Свыше 300 парламентариев (из 508) выразили свою поддержку нейтрализму Джолитти. Тем не менее в мае 1915 г. Италия вступила в войну. Интервенционисты, пишет П. Алатри, «составляли тогда ничтожное меньшинство, сумевшее при помощи короны и правительства подавить общественное мнение и его конституционный орган — парламент»^{117}. Главный глашатай интервенционизма Д’Аннунцио воспевал войну как «созидательницу красоты и мужества». Политике Джолитти, этого «интригана из Дронеро», он противопоставлял новый стиль политической борьбы «с дубинками и оплеухами, с пинками и кулаками», с опорой не просто на кричащую толпу, а на организованные по военному образцу отряды^{118}. «Радужный май» 1915 г., как его восторженно называли те, кто вверг страну в кровавую бойню, явился генеральной репетицией будущего муссолиниевского «похода на Рим». Конечно, далеко не каждый из интервенционистов впоследствии стал фашистом, но практически все главные действующие лица первоначальной фазы истории фашизма были выходцами из интервенционистского лагеря.

«ВЕЛИКИЙ СТРАХ»

Вопреки расчетам буржуазии война расшатала устои ее классового господства, ускорила вызревание общего кризиса капиталистической системы. С октября 1917 г. началась эпоха мировой социалистической революции. Великая Октябрьская социалистическая революция явилась закономерным результатом мирового революционного процесса и вместе с тем его катализатором, подняв классовую борьбу пролетариата на качественно новый уровень. Для капиталистического же мира эпоха мировой социалистической революции становится эпохой общего кризиса, пронизывающего все буржуазное общество. Но буржуазия изо всех сил стремится затормозить мировой революционный процесс, не останавливаясь перед самыми крайними средствами. Тогда и возникает фашизм — законное детище общего кризиса капитализма.

Это обстоятельство необходимо постоянно иметь в виду, так как буржуазные историки навязывают мысль о том, что своим появлением на политической сцене фашизм обязан не всеобъемлющему, эпохальному кризису буржуазного общества, а лишь послевоенным кризисным потрясениям.

Послевоенное пятилетие, когда капиталистический мир столкнулся с невиданным подъемом революционного движения, представлявшим непосредственную угрозу его существованию, а также годы общего экономического кризиса (1929–1933) были важными этапами в становлении фашизма. Будучи прямыми следствиями общего кризиса капитализма, эти события накладывались на него и усугубляли его действие. С этими периодами связаны две фашистские волны, захлестнувшие прежде всего Европейский континент. Возникновению фашизма, таким образом, способствовали как глобальные, так и локальные кризисные явления. Пытаясь связать генезис фашизма только с последними, буржуазные историки хотели бы затушевать тот принципиальный факт, что капиталистическое общество на стадии общего кризиса постоянно генерирует предпосылки для этого феномена.

Новая эпоха поставила верхи в трудное положение. Никогда еще не приходилось сталкиваться со столь острой угрозой всей системе их классового господства. Необходимо было дать ответ на глубочайшие социально-экономические и политические сдвиги, попытаться затормозить необычайно ускорившийся революционный процесс. Из-за новизны ситуации не всегда срабатывал накопленный за предшествующее время политический опыт. На поиск и выбор социально-экономических и политических решений влияла и определенная передвижка сил в самих правящих верхах.

В годы войны значительно усилились позиции монополистической буржуазии, особенно тех ее группировок, которые были связаны с военной экономикой. Рост могущества монополий происходил как в экономическом плане — за счет концентрации производства и капитала, так и в плане политическом — благодаря внедрению в государственную надстройку. Происходит организационная консолидация буржуазии под эгидой монополистического капитала. В 1919 г. оформилась Итальянская конфедерация индустрии (Конфиндустрия). Ее лидерами

стали наиболее могущественные монополисты. Процесс консолидации германской буржуазии четко проявился в слиянии двух соперничавших объединений в единый Имперский союз германской промышленности (4 февраля 1919 г.). Подобные тенденции проявились и в других странах. Реорганизация, укрепление, централизация предпринимательских объединений — общая черта развития классовой самозащиты и классового самосознания буржуазии. В отличие от довоенного времени эти объединения все более и более превращаются в центры концентрации классовой воли и принятия решений, становятся инструментами в руках узкой прослойки монополистических магнатов.

Острота противоречий между буржуазными политическими партиями Германии привела к тому, что, как отмечает советский ученый Р. П. Федоров, создалось «то незаполненное политическое пространство, в котором развернулась действительно четко структурированная и централизованная организация буржуазии, абсолютно единая в классовом отношении и стоявшая полностью под влиянием могущественнейших монополистов, — Имперский союз германской промышленности»^{119}. Аналогичные функции в значительной мере взяла на себя и Конфинду-стрия вследствие напряженной борьбы течений, постоянно лихорадившей пестрый и организационно рыхлый лагерь итальянских либералов. Роль монополистического капитала стала более весомой и вследствие того, что война привела к ослаблению главным образом политических устоев буржуазного общества, тогда как экономически крупный капитал заметно усилился.

Отношение монополий к государству в послевоенный период было весьма противоречивым. Современникам иногда казалось, что после войны, как пережитки военного времени, были решительно выброшены за борт различные формы и методы государственного вмешательства в экономику. На самом же деле, несмотря на внешнее возвращение к довоенным принципам, степень необратимости государственно-монополистического развития была чрезвычайно велика. Это очень убедительно показал в своем исследовании американский ученый Ч. Майер. Так, к 1925 г. правительства ведущих западноевропейских стран концентрировали в своих руках и расходовали примерно 20–25 % национального дохода, вдвое больше, чем до войны^{120}. Многих вводила в заблуждение двойственная позиция монополий по отношению к государству. Монополии были против какой-либо регламентации своей производственной или финансовой деятельности. Они с подозрением воспринимали попытки социального маневрирования, опасаясь за свои материальные интересы. Вместе с тем они желали, чтобы государство выступало в качестве гаранта социальной стабильности, твердо и неукоснительно осуществляло репрессивные функции против трудящихся, обеспечивало порядок на внутреннем рынке и успешную экспансию на внешнем. Иначе говоря, монополисты хотели получать от государства как можно больше, не поступаясь при этом своими интересами. Пройдет еще некоторое время, пока монополии начнут свыкаться с мыслью о необходимости проведения государством общего политического курса даже ценой ущемления интересов отдельных групп или фирм.

В условиях всестороннего общего кризиса, охватившего капиталистический мир после победы Великого Октября, в полной мере обнаружилась несостоятельность методов, с помощью которых буржуазия защищала свое классовое господство.

Опыт войны, социальные и политические потрясения послевоенных лет укрепили недоверие монополистического капитала к традиционным формам государственной надстройки. Парламентские порядки, по мнению монополистических кругов, мешали эффективному функционированию государства, поэтому представительную демократию следовало бы заменить каким-либо вариантом авторитарного или корпоративного устройства.

В послевоенные годы в странах Запада становится нормой нарушение принципов буржуазной демократии. Если до первой мировой войны правительства лишь в самых исключительных случаях получали чрезвычайные полномочия, то теперь чрезвычайное законодательство становится обычным делом. Даже в Англии, стране с глубокими демократическими традициями, в 1920 г. парламент принял «Акт о полномочиях правительства при чрезвычайных обстоятельствах». По этому закону правительство получило полную свободу в борьбе с забастовочным движением. Печально знаменитая статья 48 Веймарской конституции давала возможность главе государства в нужный момент перечеркнуть всю буржуазно-демократическую законность. На основе этой статьи правительство осуществляло расправу с революционным движением в 1923 г. Опираясь на нее, престарелый президент Гинденбург 30 января 1933 г. вручил полномочия главы правительства нацистскому фюреру.