Происхождение фашизма
Шрифт:
Военизированным орудием реакции в Австрии стал хеймвер. Приход к власти социал-демократов, образование коммунистической партии, революции в Венгрии и Баварии — все это вызвало активизацию крайне правых сил, способствовало созданию организации фашистского типа уже в 1919 г. Хеймвер состоял из зажиточных крестьян, торговцев, предпринимателей. Он был нацелен как на враждебные действия против соседних с Австрией, прежде всего славянских, государств, так и на подавление внутреннего врага, т. е. левых сил. Австрийские капиталисты щедро финансировали хеймвер. Только объединение штирийских промышленников в 1921 г. предоставило в его распоряжение пять миллионов крон{137}.
Во Франции в период забастовочных битв 1919–1920 гг. появились такие организации, как гражданские лиги, департаментские легионы защиты порядка, Ассоциация офицеров запаса и т. д., выполнявшие полицейские и штрейкбрехерские функции. «Великий страх» у швейцарской буржуазии вызвала всеобщая забастовка в ноябре 1918 г. Для борьбы с подобной опасностью возникают военизированные формирования. Из них можно отметить созданный в 1919 г. Швейцарский патриотический союз. На средства норвежских капиталистов в 1920 г. для борьбы с забастовочным движением была сформирована так называемая «Самозащита». В Финляндии такого типа организация называлась «Индустриальный мир». В ее рядах подвизался один из будущих лидеров финского фашизма В. Косола. У всех этих детищ крупного капитала и военщины фашистский почерк: террористические акции, националистическая и социальная демагогия, отрицающая классовую борьбу во имя «общенациональных» интересов.
Хотя в период революционных бурь 1918–1923 гг. в целом преобладала тенденция к контрреволюционному насилию, буржуазия не отказывалась от гибких методов социально-политического маневрирования. Под натиском революционных сил правящие круги были вынуждены пойти на серьезные социальные и политические уступки. В подавляющем большинстве стран Западной Европы были введены восьмичасовой рабочий день, социальное страхование, коллективные договоры между рабочими и предпринимателями. Из конституций устранялись различные пережитки сословных ограничений. Расширился контингент избирателей, что способствовало втягиванию в политическую борьбу массовых слоев населения.
Комплекс социальных уступок, сближение с социал-демократической верхушкой воспринимались значительной частью буржуазии как сугубо временные меры. Едва успев отразить напор революции, буржуазия немедленно пыталась отобрать у трудящихся их завоевания. Так, крупный германский промышленник Э. Хильгер в ноябрьские дни 1918 г. радовался тому, что реформистские профсоюзы пошли на переговоры с предпринимателями: «Только благодаря соглашению с профсоюзами мы можем избежать анархии, большевизма, правления спартаковцев…». Но уже через несколько месяцев он, оправившись от испуга, утверждал, что рабочие получили слишком много. Другой промышленный магнат П. Клекнер в 1923 г. заявлял, «что со стороны индустрии было серьезной ошибкой уступить социалистическому влиянию и ввести сокращенный рабочий день…» О. Шпенглер настойчиво убеждал Г. Штреземана, что «можно править вопреки социал-демократам, если вообще еще можно править»{138}. По мнению В. Ратепау, даже представители буржуазно-либерального лагеря в Германии «рассматривали каждый шаг в деле социальной организации как уступку, а не как внутреннюю необходимость»{139}.
Еще в большей степени такая позиция характерна для итальянской буржуазии, которая в 1919 г. была вынуждена удовлетворить определенные требования трудящихся, в том числе и согласиться на введение восьмичасового рабочего дня. Концерн «Ансальдо» в 1920 г. выступил против этой уступки под лицемерным покровом заботы о трудящихся — ведь для них сокращение рабочего времени оборачивалось ускорением ритма конвейеров, ростом интенсивности труда. Откровеннее была ассамблея предпринимателей металлургической промышленности, прямо обвинившая правительство в том, что оно нанесло огромный вред индустрии, введя восьмичасовой рабочий день «скорее по политическим мотивам, с целью социального умиротворения, чем по экономическим соображениям»{140}.
Особую агрессивность проявляли монополистические группировки, более всего нажившиеся на войне: «Ансальдо», «Ильва» и др. Робкие попытки правительства Нитти ввести поименную регистрацию ценных бумаг, вторгнуться в заповедную область военных прибылей вызвали бешеный гнев сверхбогачей. Их состояния (немалые и до войны) так увеличились за военные годы, что их даже часто называли новыми богачами, нуворишами. Одному из либеральных экономистов тех дней эти энергичные, нахрапистые хищники представляются, в соответствии с терминологией В. Парето, представителями новой элиты, «львами», «спекуляторами», готовыми на самые рискованные авантюры в противовес осторожным «лисам-рантье», предпочитающим спокойно стричь купоны. Если прежде правящие классы использовали насилие эпизодически, чаще для защиты, чем для нападения, утверждает этот наблюдатель, то теперь под влиянием «новой элиты» насилие становится «нормальным средством»{141}. Либерально-реформистскую политику, которую пытались проводить правительства Джолитти и Нитти, они считали слишком мягкой и неэффективной. Самого Нитти иногда называли итальянским Керенским, предсказывая, что его заигрывание с социал-реформистами доведет страну до революции.
Правда, когда испытанный и закаленный в политических переделках Джолитти сменил Нитти на посту премьер-министра, даже у экстремистов первоначально мелькнула надежда, что «человеку из Дронеро» удастся найти решение. Но очень скоро наступило разочарование. Личный престиж Джолитти, как и престиж его метода лавирования и уступок, резко упал в глазах буржуазии осенью 1920 г., когда итальянские предприниматели пережили тяжелые дни. По всей стране трудящиеся занимали заводы и фабрики, устанавливали над ними контроль. И вот вместо того, чтобы как следует проучить дерзких рабочих, осмелившихся посягнуть на святая святых буржуазии, ее частную собственность, «волшебник из Дронеро» вступает в переговоры с реформистскими профсоюзными лидерами. С их помощью Джолитти удалось нейтрализовать ситуацию, но не обошлось и без некоторых издержек: была повышена зарплата, введен законопроект о так называемом рабочем контроле на предприятиях. Хотя уступки были незначительными, промышленники не могли примириться с тем фактом, что Джолитти отказался применить силу. Возмущенные проявлением слабости со стороны правительства, они укрепляются в мысли о необходимости «прямой защиты» своих привилегий и интересов{142}.
Что подразумевалось под этим, достаточно четко видно хотя бы из дневниковых записей фашиста высокого ранга Ч. Де Векки, одного из четырех квадрумвиров, возглавивших впоследствии «поход на Рим». Туринские промышленники, писал Де Векки, решили создать «антибольшевистскую ассоциацию» во главе с отставным генералом Сетти, которому стали платить регулярное жалованье. В распоряжении ассоциации находились отряды, готовые в любой момент напасть на рабочих. Ими командовал капитан М. Гобби, ставший несколько позже одним из главарей туринских фашистов. Аналогичные меры предприняли и промышленники Милана. По их инициативе был создан «Комитет согласия и действия», в который влились и многие фашисты. Особые усилия промышленники прилагали для вербовки фронтовиков. Как вспоминает тот же Де Векки, заседания ассоциации фронтовиков «подверглись атаке со стороны многочисленных представителей промышленников, которые швыряли тысячные банкноты за то, чтобы мы их защищали»{143}. Префект Пизы сообщал, что промышленники надеются осуществить националистическим переворот во главе с Д’Аннунцио. В середине октября говорили о военном перевороте, который готовят при поддержке магнатов индустрии генералы Бадольо, Кавилья и Джиардино. Правая печать нагнетала атмосферу напряженности, взывая к чрезвычайным мерам. «В настоящий момент, — писал А. Грамши в октябре 1920 г., — силы, которые осуществляют террор, хотят превратить его из террора индивидуального в террор, проводимый в государственном порядке; им мало уже безнаказанности, которой они пользуются по милости государственной власти, они сами хотят быть государственной властью»{144}.
Нечто подобное тому, что пережили промышленники осенью 1920 г., землевладельцы испытали немного позже, в конце 1920 — начале 1921 г., когда неимущие крестьяне начали занимать необрабатываемые земли Центральной и Южной Италии. Реакция аграриев была мгновенной и еще более решительной. Они прямо берут на содержание фашистские скуадры, успевшие набрать силу после осенних событий. Начинают даже говорить об «аграрном фашизме». Опираясь на новые плацдармы в сельскохозяйственных районах, где они громили и социалистические, и католические крестьянские организации, фашисты набирали силу. Усилилось террористическое давление на промышленные города. На рубеже 1920–1921 гг. фашизм в Италии становится серьезной политической силой в системе аграрно-монополистической реакции.
В Германии мощное консервативное противодействие было вызвано резким колебанием политического маятника в сторону либерально-реформистского курса. Обстановка обострялась из-за последствий Версальского империалистического мира. Могущественные короли железа и стали лишились сырьевых баз и части предприятий. Они мечтали о реванше и были готовы на любые авантюры, не считаясь с тем, что это могло привести к национальной катастрофе. В одном лагере с ними находились оголтелые милитаристы и остэльбское юнкерство. Они и составляли ту фракцию германских верхов, которую историк из ГДР В. Руге с полным основанием именует «авантюристическо-милитаристской». Ее экстремизм придавал особую остроту как классовой борьбе, так и борьбе группировок правящих верхов.