Происхождение фашизма

Рахшмир Павел Юхимович

Уровень доходов мелких буржуа все более и более приближается к заработной плате рабочих. Это же можно сказать и о жизненном уровне служащих, количество которых значительно выросло. В Германии в 1913–1925 гг. средняя зарплата рабочих в промышленности, торговле и на транспорте изменялась в пределах от 1085 до 1825 марок в год, у служащих — с 2000 до 2600. Среднегодовой доход ремесленников и мелких торговцев колебался от 3 тыс. до 4 тыс. марок. Между тем средний размер ежегодного дохода 300 тыс. более крупных предпринимателей, акционеров и руководящих служащих, по данным на 1928 г., оценивался в 25–30 тыс. марок^{162}. Мелкие буржуа и служащие более всего страшились потерять свой социальный статус, пролетаризироваться. Хотя нивелировка материального положения рабочих и служащих шла довольно интенсивно, «пролетариат в накрахмаленных воротничках», по словам германского социолога веймарских времен В. Шенемана, не хотел отказываться от «социальной дистанции по отношению к рабочим»^{163}.

Особенно болезненные психологические потрясения вызвал

крах довоенного мира, казавшегося теперь на фоне революционных потрясений «золотым веком уверенности», в германском «миттельштанде», т. е. среднем сословии — «конгломерате социальных групп, включавшем мелких рантье, чиновников, мелких предпринимателей, ремесленников и розничных торговцев»^{164}. Гогенцоллерновский рейх во многом соответствовал их идеалам государственной мощи, авторитета, «твердого порядка». Веймарская же республика ассоциировалась в сознании «миттельштанда» с социальной нестабильностью, «национальным позором», подписанием унизительного Версальского мира. На счет Веймарской республики был отнесен и инфляционный кризис. Осенью 1923 г. американский доллар оценивался в 40 млрд, марок, а кружка пива, за которую в 1913 г. платили 13 пфеннигов, стоила 150 млн. марок. Хотя инфляция имела для мелкой буржуазии и положительные стороны, в частности ей удалось расплатиться с долгами обесценившейся валютой, психологический эффект был однозначен: режим, допускающий такие беспорядки, не заслуживает доверия. Правда, «среднее сословие» отнюдь не сразу устремилось в объятия нацистов. Так, на выборах 1920 г. весьма значительная часть средних слоев отдала голоса различным буржуазно-либеральным партиям. Но «миттельштанд», и в особенности мелкая буржуазия, привыкли полагаться на протекцию государства, а либеральный курс предусматривал минимальное участие государства в экономической жизни. Ту часть мелкой буржуазии, которая связывала свои надежды с реформистским социализмом, тоже постигло разочарование. И уже после выборов 1920 г. начинается поправение «миттельштанда». Кульминация этого процесса пришлась на период кризиса 1929–1933 гг., когда нацистам удалось создать широкий социальный базис из средних и мелкобуржуазных слоев.

В Италии процесс вовлечения аналогичных социальных элементов в сферу влияния фашизма проходил быстрее, так как верхи, разуверившиеся в традиционных методах, раньше делают ставку на фашистов, включают их в партийно-политическую систему. В отличие от германских собратьев у итальянских мелких буржуа не было таких сладких воспоминаний о «славном» довоенном прошлом. Они были более открыты идеям обновления существующих порядков и быстрее откликнулись на призыв фашистов, предлагавших им свою модель «революции».

Италия вышла из войны с растерзанной экономикой. Лира обесценилась в четыре раза, уровень жизни резко упал. В 1919–1920 гг. рабочим удалось добиться некоторого повышения зарплаты. Резко возросла степень их организованности: в четыре раза выросла численность Социалистической партии и профсоюзов. У мелкобуржуазных элементов укрепление политических позиций рабочего класса, его успехи в борьбе против предпринимателей усиливали ощущение собственной слабости, вызывали острую зависть. Это было тем более непереносимо, что на рабочих мелкий буржуа привык смотреть свысока.

Глубокую характеристику позиции мелкой буржуазии, ее духовного состояния дал А. Грамши: «Этот класс, который больше всех возлагал надежды на войну и победу, больше всех потерял в результате войны и победы. Мелкая буржуазия верила, что война действительно будет означать процветание, свободу, материальную обеспеченность, удовлетворение присущего этому классу националистического тщеславия, верила, что война даст все эти блага «стране», т. е. мелкой буржуазии». Однако ее надежды не оправдались: «Оказалось же, напротив, что она все потеряла, что ее воздушные замки рухнули, что она лишилась свободы действий, доведена постоянным повышением цен до самой мучительной нищеты и впала в отчаяние, в неистовство, в звериное бешенство; она жаждет мщения вообще, неспособная в ее теперешнем состоянии разобраться в действительных причинах маразма, охватившего нацию»^{165}.

Непомерные притязания мелкобуржуазных идеологов и публицистов, их позерство и дешевая риторика напомнили А. Грамши киплинговский рассказ о Бандар-Логах — обезьяньем племени, восхвалявшем себя как наиболее достойное в джунглях. Представители мелкобуржуазного лагеря претендовали на высшую политическую мудрость, историческую интуицию и на «подлинную революционность»^{166}.

Фашисты искусно играли на эмоциях мелкой буржуазии, льстили ее самолюбию, обещали привести к власти. Среди мелкобуржуазных сторонников фашизма было немало таких людей, кто действительно верил в революционность нового движения, в его антикапиталистические лозунги, видел в нем подлинную «третью силу». Их искренняя убежденность придавала достоверность демагогической по своей сути фашистской пропаганде, адресованной к средним слоям. В этом уже содержались элементы противоречия между политической функцией и социальным базисом фашизма. Это противоречие с особой силой проявлялось в период консолидации фашистских режимов, когда рассеивалась демагогическая пелена и четко проступала сущность фашизма как диктатуры наиболее агрессивных и реакционных монополистических группировок. Более того, после установления фашистских режимов наблюдалось устранение тех радикальных элементов, которые всерьез воспринимали пропагандистскую фразеологию главарей. Один из аспектов пресловутой «ночи длинных ножей» в Германии (30 июня 1934 г.) заключался в ликвидации недовольных штурмовиков, требовавших «второй революции». Муссолини немало хлопот

доставили сторонники «второй волны», которых не устраивала политика дуче после «похода на Рим». В фашистской партии постоянно шли чистки. Так, только в конце 20-х годов было исключено не менее 55–60 тыс. человек^{167}. Во франкистской Испании противоречие между мелкобуржуазными и люмпен-пролетарскими элементами и верхушкой режима нашло отражение во фронте «старых рубашек». Однако, несмотря на противоречия, фашистским главарям удавалось (с разной степенью успеха) сохранять массовую опору, комбинируя террор с социальной и националистической демагогией. Корпоративистская пропаганда, стремление растворить социальные различия в широкой категории «рабочие умственного и физического труда», культивирование идей расового или национального превосходства — все это было призвано создать впечатление, что в фашистских государствах будто бы повышается социальный статус и престиж средних слоев. Реальной компенсацией для представителей массовой базы фашизма стали места на нижних и средних ступеньках непомерно разросшегося государственно-административного аппарата.

Когда речь идет о рекрутах фашизма, нельзя не учитывать выходцев из люмпен-пролетарской среды, охотно клюющих на приманку реакции. Буржуазное общество постоянно воспроизводит эту прослойку, пополняющуюся за счет тех, кого оно деклассирует, выбрасывает из сферы производительного труда. По определению К. Маркса, люмпены представляли собой «отребье», «накипь всех классов»^{168}. В. И. Ленин охарактеризовал их как «слой подкупных людей, совершенно раздавленных капитализмом и не умеющих возвыситься до идеи пролетарской борьбы»^{169}.

Люмпены откликались на призыв реакции в самых ее разнообразных формах — будь то бонапартизм Наполеона III, буланжизм, джингоизм, «черные сотни» и, наконец, фашизм. Подобная среда поставляла фашистам и «фюреров» разного ранга. Молодой Гитлер по своему образу жизни был близок этому паразитарному слою. «Классическим» типом люмпена являлся пресловутый Хорст Вессель, один из главарей берлинских штурмовиков, убитый в пьяной драке, а затем канонизированный в качестве «героя и мученика» нацистского движения. Такого рода люмпенские, а порой и откровенно уголовные элементы подвизались в рядах практически всех фашистских движений. И в наши дни прочно укоренившийся в порах буржуазного общества люмпен-пролетариат служит социальным резервуаром для правых и левых экстремистов^{170}. Среди фашистов «первого часа» (так обычно именовали тех, кто пришел в ряды движения еще до прихода Муссолини к власти) преобладали представители средних слоев, мелкой буржуазии, люмпен-пролетарские элементы. Так, на основе данных о составе нацистской партии, хотя и отрывочных до 1923 г., можно судить о ее социальном облике. Западногерманский ученый М. Катер подверг анализу фрагмент списка членов НСДАП на сентябрь-ноябрь 1923 г., включающий 4800 лиц (всего тогда в партии насчитывалось 55 287 членов). На долю низших средних слоев (ремесленники, фермеры, коммерсанты, мелкие чиновники, служащие частных предприятий) приходилось 66 % состава, на долю верхних средних слоев (высших служащих, чиновников, лиц свободных профессий) — 11,8 %. Что касается пролетариата, то в партии, именовавшей себя «рабочей», он был представлен главным образом провинциальными неквалифицированными рабочими со слабо развитым классовым самосознанием (9,5 %)^{171}.

Данные по фашистской партии Италии более репрезентативны. Имеется список за ноябрь 1921 г., охватывающий 151 644 человека (около половины всего состава). Ремесленники и торговцы представлены гораздо скромнее, чем в НСДАП (9,2 %), что примерно соответствовало их удельному весу в населении Италии. Правда, подмастерьев тогдашние статистики включили в разряд промышленных рабочих (15,5 %). Сравнительно большое количество сельскохозяйственных рабочих (24,3 %) объяснялось тем обстоятельством, что фашисты насильственно загоняли в свои ряды членов разгромленных ими социалистических и католических организаций сельского пролетариата. Фашисты нашли немало сторонников среди землевладельцев, в том числе «новых» земельных собственников, т. е. зажиточных крестьян, сумевших за годы войны существенно расширить свои владения (крупные, средние, мелкие собственники и арендаторы — 11,9 %). Велик удельный вес государственных и частных служащих — 14,6 %, тогда как в структуре населения страны на них приходилось 4–5 %. Довольно много и лиц свободных профессий — 6,6 % (по стране 5 %). Широко представлены студенты и учащиеся старших классов (13 %); они чаще всего были выходцами из семей служащих, коммерсантов, землевладельцев и промышленников. Преподаватели составляли 1,1 % членов партии (4–5 % общего количества этой профессиональной группы в стране)^{172}. Многие учителя и студенты, вернувшись с фронта, столкнулись с трудностями, а зачастую просто с невозможностью продолжать работу или учебу. Жертвами безработицы стали не только учителя, но и врачи, инженеры, лица других профессий с высшим образованием. Надежды на восстановление прежнего статуса определенная их часть связывала с фашизмом.

Нетрудно уловить различия в социальном составе фашистских партий Германии и Италии, вытекающие из разного уровня экономического развития и социальной структуры двух стран. Хотя и в том и в другом случае велик удельный вес мелкобуржуазных элементов, но у нацистов это главным образом мелкие предприниматели, торговцы, ремесленники, т. е. «промысловое среднее сословие», а у итальянских фашистов, если воспользоваться определением Л. Сальваторелли, — «гуманитарная мелкая буржуазия». Эта разница проявилась, в частности, в большей идеологической подвижности итальянского фашизма, его более пестром по сравнению с нацизмом идейном багаже.