Проклятие рода
Шрифт:
– Видано ли, чтобы баба, хоть и великая княгиня, власть такую имела?
– Только княгиня Ольга былинная…
– Когда это было…
Но Василий III счастлив был неимоверно. Чуть больше года минуло со дня, как первенец родился, ан снова жена его разлюбезная на сносях пребывала.
– Дошли! Дошли молитвы мои до Отца Небесного! – Истово кланялся перед святыми образами государь земли русской. Но ребенок родился больным и недоразвитым. В летописи записано: «несмыслен и прост». Нарекли его Георгием. Гордости великокняжеской предела не было. На радостях даже младшему брату своему Андрею жениться разрешил на Ефросинье Хованской. Василий посчитал, что отныне угрозы его наследникам нет!
В канун дня, что родился первенец царский, Иоанном нареченный, должно было три года ему исполниться, случилось на Руси знамение недоброе. Лето стояло засушливое от конца июня до самого сентября не упало ни одной дождевой капли на землю, болота иссохли, леса горели, солнце багровым диском светило тускло, еле пробиваясь сквозь дымный смрад. А 24 августа, в первом часу дня , круг солнца оказался вверху будто срезанным, а потом и вовсе потемнел и погас.
– Не к добру это! – крестился народ повсюду. – Великие беды ждут нас! Господи Иисусе, сыне Божий, помилуй нас грешных!
Шел Василию III пятьдесят пятый год, на бодрость духа и здоровье не жаловался. Весь в движении, страсть, как охотиться любил.
– Вона как, двоих сыновей родил. Я еще ого-го! – Похвалялся в круге ближнем. Только-только над татарами победу отпраздновали. Князь Дмитрий Палецкий нашел орду крымскую у Зарайска, разбил, да пленных привел множество. Да полюбовник царицын, князь Оболенский-Овчина-Телепнев тоже удаль явил, с дворянской московской конницей гнал татар дальше, правда, чуть в западню ими расставленную, не попался. Спастись удалось. То-то Елена вся испереживалась.
Победа, конечно, имела место. Только и урон крымцы нанесли не малый. Всего пять дней воевали, а тысячи русских невольников отправились на рынки Бахчисарая, Кафы и Стамбула. Отбить не смогли! Крымский хан Саип-Гирей потешался:
– Что мне дружба с Москвой дает? Одного соболя в год? А рать приводит тысячи. Если Москва хочет мира, да союза со мной, так и дары ее должны быть ценой в три-четыре сотни пленников!
Но слова крымского владыки не успели передать Василию. Он отправился праздновать победу в Свято-Троицкую лавру, 25 сентября в Святого Преподобного Сергия Радонежского. Елену с детьми там оставил, а сам после в Волоколамск на охоту отправился. Здесь беда и приключилась. На сгибне левого стегна болячка выскочила. С булавочную головку. Покраснела и все. Но мучительная. Государь не то внимания не обратил, гулял на пиру, что Шигона в его честь устроил, в бане парился, после опять на охоты выехал, да, вдруг, плохо ему стало – нога болела нестерпимо. Вернулся к Шигоне в село Колпь, приказал вызвать к себе князя Михаила Глинского. Послали за двумя лекарями немецкими. Больше никому говорить было не велено. Не жене, ни митрополиту, ни другим боярам. Лечили по старинке – медом с мукой, да луком печеным прикладывали. Началось воспаление, прыщик превратился в чирей большой, гной тазами убирали. Все хуже и хуже становилось Василию. Приказал в Москву везти себя, но тайно, чтоб послы иноземные не видели его больным.
Морозы были ранние, река встала. Быстро мост соорудили прямо по льду. То ли торопились, впопыхах закрепили плохо, но разошлись доски дубовые под лошадьми, рухнула вся упряжка в воду, ломая тонкий лед. Чудом успели гужи обрезать, удержать сани с Василием на руках. Опять дурной знак!
– Не жилец, наш государь… - многие тогда подумали.
Но честно лишь один врач, немец Люев, в глаза глядя Василию, сказал:
– Служил тебе всегда, государь, я честью и правдою! Благодеяний видел за то немало от тебя. Но не умею я мертвых воскрешать! Я не Бог!
Василий смирился с участью и вызвал к себе бояр – Шуйских Василия с Иваном, Воронцова, Тучкова, Захарьина, Глинского, Шигону, Головина, да дьяка Путятина. С третьего до седьмого часа говорил с ними. Потом приказал принести трехлетнего Иоанна и благословил его крестом Св. Петра митрополита. Челяднину, мамку Иоаннову наставлял беречь наследника всея Руси. Привели Елену, поддерживая под руки. Рассказывают, что кричала она страшно и о землю билась. Так ли было на самом деле? Карамзин пишет: «Великий князь утешал ее… просил успокоиться. Елена ободрилась и спросила: «Кому же поручаешь супругу и детей?». Василий отвечал: «Иоанн будет Государем, а тебе, следуя обыкновению отцов наших, я назначил в духовной грамоте особое достояние».
Так стала Елена правительницей, при ней совет регентский – главнейшим дядя ее Михаил Львович, бояре: Зазарьин Михаил Юрьевич, Воронцов Михаил Семенович, Шуйские Василий с Иваном, Тучков Михаил Васильевич, Шигона Поджогин, казначей Петр Головин, да дьяки – Меньшой Путятин и Федор Мишурин. Все самые доверенные. Забыли об Иване Федоровиче Оболенском-Телепневе-Овчине. Но не Елена. Просто время еще не пришло.
Перед самой смертью Василий монашество принять захотел. Тут спор приключился. Митрополит одобрил пострижение, кое-кто из бояр поддержал его, а брат Василия Андрей, Шигона и Воронцов против выступили. Пока шумели, да спорили, Василий молитвы все читал, да речь его сделалась бессвязной, язык еле ворочался, взор меркнул. Митрополит быстро постриг совершил, никого уже не спрашивая. Именовали иноком Варлаамом. Наконец, Шигона заметил, что Василий больше не дышит. Закричал:
– Государь скончался! – И все зарыдали. Ударили в большой колокол, народ, толпившийся на улицах все понял. Плач и вой охватил весь город.
– Не просто нам будет… - Шепнул Иван Шуйский брату Василию. – Добродетель царская трудна и для мужа с умом крепким и телом здоровым, а для юной чувствительной жены… - Он невзначай показал на Оболенского, стоявшего наподалеку, - подавно!
– Полагаю, он и будет править чрез постель великокняжескую. – Хмуро кивнул ему Василий Шуйский. Неразговорчив был, недаром Немым прозвали.
– Да дядя ее… изменник бывший. – Добавил Иван.
– Тот не особо страшен. Прямодушен больно…
– Значит, долго не протянет… Ну а с этими… голубками… как-нибудь уж поладим… или нет? – Зловеще произнес боярин.
Как в воду глядели.
Оправилась Улла от тех несчастий, что выпали на ее долю. Вспоминалось все, как страшный сон. И рана, палачом нанесенная, зажила, оставив небольшой рубец на плече. От торговли с Новгородом решила отказаться. Кто туда после смерти Свена будет возить товары? Некому! По той причине распродала лишнее, корчму решила открыть при доме Склады расчистила с помощью слуг, стены, потолки побелили, закупили столы, лавки, множество посуды. Наняла хорошую кухарку, да пару служанок оставила – остальных пришлось рассчитать. И пошло дело потихоньку. Готовили вкусно, брали не дорого, оттого популярность заведения юной вдовы купца Нильссона росла. А с ней и достаток.
Гильберт, как вступил в отряд англичан, в любую свободную от службы минуту, бежал к ней. И Улле радость, и ему, повидать любимую, счастье. А то, что влюбился юноша всем сердцем и душой в прекрасную соотечественницу, так это еще отец Мартин в Море заметил. А со временем и девушка поняла, что скучает, ждет его, думает о нем, а чем дальше, тем больше убеждалась, что просто жить без него не может. И догадалась, что это любовь.
Одно лишь томило девушку, что не могла она открыться ему вся, рассказать всю свою жизнь, от начала до встречи с ним. А он весь перед ней, как на ладони, сколько себя помнил – все рассказал. Виноватой себя чувствовала Улла. А как объяснить, что не ее это тайна? Что только беду можно ей навлечь! Все равно переживала, что скрывать должна нечто от любимого. В конце концов, в любви друг другу объяснились. Гильберт поклялся, что Бернт, как родной сын ему будет, а они еще себе родят троих или четверых, или сколько Бог даст. Улла лишь кивала счастливая.