Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
голове, чтобы постоянно помнить о смерти. Коран велит носить только один
саван (кефан) в семь локтей, но люди набожные увеличивают его и носят на
голове часто 4-6 саванов, т.е. длиной 28-42 локтя, из тонкой кисеи.) и
большому Корану, который висел у меня на шее, я приобрел внешность ишана или
шейха и должен был делать вид, что мне нравится это бремя. Зато святость
моего сана защищала меня от вопросов любопытствующих мирян, и я слышал, как
люди вокруг меня расспрашивали обо мне моих друзей и шептались между собой.
"Каким надо быть благочестивым, - говорил один, - чтобы пройти от
Константинополя до Бухары только для того, чтобы посетить нашего Баха
ад-Дина". (Баха ад-Дин, в бухарском произношении Баведдин, - это знаменитый
во всем исламском мире аскет и святой, основатель ордена Накшбенди, членов
которого можно встретить в Индии, Китае, Персии, Аравии и Турции. Он умер в
1388 г; обитель, мечеть и мраморное надгробие на его могиле в деревне
Баведдин велел построить Абдул Азиз-хан в 1490 г ^82 ) "Да, - сказал другой,
– хотя мы и ходим в Мекку, самое святое из всех святых мест, испытывая
немалые лишения, эти люди (указав на меня) ничего другого не делают, их
жизнь - это молитва, благочестие и паломничество". "Браво, ты угадал", -
подумал я, чрезвычайно обрадованный тем, что мне с успехом удается жить в
Бухаре инкогнито. В продолжение всего моего пребывания в столице *[142]
*Туркестана я действительно ни разу не возбудил подозрения народа. Ко мне
приходили за благословением, меня слушали, когда я в общественных местах
читал историю великого шейха Багдада, Абд аль-Кадера Гиляни, меня хвалили,
но никто не дал мне ни геллера, и ложная святость этого народа сильно
отлича-лась от истинной набожности хивинских узбеков.
С правительством мне было не так легко ладить, как с наро-дом. Уже
упоминавшийся мною Рахмет-Бий, будучи не в состоя-нии формально ко мне
придраться, непрерывно подсылал ко мне шпионов, которые в пространных
разговорах все время касались Френгистана в надежде, что я каким-нибудь
замечанием выдам себя. Увидев, что это не приводит к цели, они начали
говорить о том, как велик был интерес френги к благородной Бухаре и как уже
были наказаны многие их шпионы, особенно англичане Кёнёлли и Истоддер Сахиб
(Конолли и Стоддарт). (Печальный конец обоих этих мучеников даже в Бухаре
остается тайной, и противоречивые слухи об этом продолжают циркулировать еще
и сегодня. Читатель поймет, что мне при моем инкогнито невозможно было
собирать сведения о судьбе этих несчастных. О печальном событии писали,
впрочем, Феррье, Вольф, В. Кэй и другие официальные и неофициальные
корреспонденты. так что мои мимоходом собранные сведения совершенно не
нужны.) Или же они рассказывали мне о прибывших несколько дней назад и
посажен-ных в тюрьму френги (несчастных итальянцах), которые привез-ли
несколько ящиков чая, якобы посыпанного алмазной пылью, чтобы отравить всех
жителей святого города, о том, что они превращали день в ночь и совершали
другие адские трюки. Чаще всего этими ищейками были хаджи, которые по многу
лет жили в Константинополе и хотели проверить мое знание языка и жизни в
этом городе. Долго и терпеливо выслушивая их, я обычно делал вид, что мне
это надоело, и просил пощадить меня и не рассказывать о френги. "Я уехал из
Константинополя, - говорил я, - чтобы избавиться от этих френги, которые и
черта могут лишить разума. И теперь, благодарение Богу, я в благородной
Бухаре и не хочу воспоминаниями о них портить себе настрое-ние". Подобным же
образом я отвечал пронырливому мулле Шериф эд-Дину, аксакалу книготорговцев,
который показал мне список книг, оставленных у него несколько лет назад
русским посланником, а также английские и итальянские бумаги. Я бро-сил на
них презрительный взгляд и сказал: "Хвала Аллаху! Моя память еще не
осквернена наукой и книгами френги, как это, к сожалению, часто бывает у
константинопольских турок" (Однажды ко мне пришел слуга везира с маленьким
тощим человеком; я должен был проверить, действительно ли он араб из
Дамаска, как он утверждал. Когда он вошел, я тотчас обратил внимание на
черты его лица: я счел его европейцем; мое удивление еще более возросло,
когда он начал говорить, и я обнаружил, что произношение у него отнюдь не
арабское. Он сказал мне, что предпринял паломничество в Хотан (в Китае) к
гробу Джафар бен Садыка и на этих днях хочет продолжить путешествие. На его
лице во время нашей беседы можно было заметить беспокойство. Мне было очень
жаль, что я не смогу его увидеть еще раз, так как я был склонен думать, что
он играл такую же роль, как и я.)
* [143] *Когда Рахмет-бий увидел, что ничего не удается сделать даже
через подосланных лиц, он велел позвать меня к себе, конечно, в форме
вежливого приглашения на плов, где должен был присутствовать также цвет
бухарских улемов. Придя к нему, я понял, что мне предстоит тяжелое
испытание, так как все заседание было созвано для тою, чтобы устроить мне
своего рода экзамен, во время которого мое инкогнито должно было пройти
боевое крещение. Я сразу заметил опасность и, чтобы меня не застал врасплох