Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Лённрот Элиас

Кеттунен очень вежливо возражает, намекая на то, что его дочь слишком молода и мала еще, и добавляет:

Кто бы поднял на вершок, кто бы ей хоть пядь прибавил, удлинил мою дочурку, — сотню бы вручил тому, сунул бы хоть тыщу марок.

Лишь после этого жених и его мать отказываются от своей затеи и уходят из дома Кеттунена, чтобы просва­тать невесту в другом месте.

Подобно певцам Востока, наши народные стихотворцы охотно вплетают в стихи свое имя. Кеттунен заканчивает упомянутое стихотворение словами:

Кто ж придумал песню эту, песнь короткую исполнил? Это лис [60] , парнишка быстрый, стройный парень, чуб короткий, по глухим местам он бродит темной ночью в непогоду, в распроклятое ненастье.

Говорит, что даже на смертном одре он обратился к жене со словами в стихотворном размере, и, в частности, печалясь о ее судьбе, сказал:

Без плода осталась Марья, в горести жена из Руотси, при моем уходе в Ману [61] , при

разлуке с этим миром.

60

Лиса (фин. kettu) — намек на фамилию автора Кеттунен.

61

Мана, Макала — царство мертвых.

Эта самая Мари, о которой говорится в стихе, еще прошлым летом вдовствовала в Ченаниеми. Сразу же после замужества она перешла в русскую веру, переняла все здешние обычаи, так что и не подумаешь, что она родом из другой страны, из других мест. Я порадовался за нее, когда услышал, что она слывет образцовой хозяйкой. Привыкшая в родных местах к работе, она научилась здесь от женщин чистоте и опрятности. Когда речь зашла о ней, одна из женщин сказала: «Бывает, и удачно женят­ся в Финляндии, но многим не везет». И она назвала име­на нескольких хозяек, привезенных из Финляндии, якобы так и не привыкших к опрятности и поддержанию чисто­ты в доме. Если бы все привозили с вашей стороны таких жен, как Кеттунен, заключила она, наши девицы, чего доброго, оставались бы незасватанными.

В тот же день я прошел от Ченаниеми еще милю до Понкалахти. Понкалахти — маленькая деревушка, состоя­щая всего из четырех-пяти домов. Я намеревался сначала отправиться прямо в Вуоккиниеми, но мне сказали, что в Вуоннинен есть много хороших певцов, и я направился туда. По моей просьбе в проводники мне дали крестьян­ского мальчика; я считаю, что поступил благоразумно, не отправившись один по этой глухомани, хотя идти пред­стояло не более мили. Мы шли прямо по дремучему лесу, местами казалось, что тут никогда не ступала нога чело­века. Примерно на полпути на свежевырубленной подсеке мы увидели крест с двумя поперечными перекладинами. Я вспомнил упоминания путешественников о крестах, ко­торые встречались им по обочинам дорог во многих като­лических странах и которые якобы указывали на совер­шенные в этих местах убийства. Я рассказал об этом сво­ему проводнику, он сильно удивился, как это я мог такое подумать об их стороне. Он рассказал мне, что в минув­шем году один крестьянин рубил здесь лес, его придавило деревом, и он умер тут же на месте. Поскольку вынести тело из леса было трудно, попросили у попа разрешения похоронить его здесь, на месте происшествия, в знак чего и поставили этот крест. Я мысленно представил себе, как поступили бы в подобном случае у нас. Случись это хоть в самый разгар сенокоса, тут же позвали бы всю деревню тащить покойника в церковную землю, но на месте гибели хоронить не разрешили бы.

Поздно вечером я пришел в Понкалахти. Хозяева дома сразу же спросили, не хочу ли я попариться. Я думал, что баня уже истоплена, и немало удивился, узнав, что топить ее начали только сейчас, специально для меня. Здесь по­всюду такой гостеприимный народ. Всегда предложат поесть, попариться в бане, угостят брусникой, которой им хватает не на весь год.

На следующее утро я отправился в Вуоннинен. Эта деревня находится в двух милях от Понкалахти, и доби­раться туда надо по озеру Верхнее Куйтти. Я нанял греб­цов — двух братьев: парнишку лет пятнадцати и другого, лет семи-восьми. От них я узнал, какую оплошность допу­стил вчера вечером в Понкалахти. В доме, где я остано­вился на ночлег, я читал вслух стихотворение Кеттунена, в котором, как оказалось, зло высмеивалась одна из присутствующих. «Разве вы не заметили, что женщина рассердилась и вышла?» — спросил паре­нек постарше. Я не заметил этого, видел только, что некоторые заулыбались и обменялись многозначительными взглядами. Старший из братьев очень удивился, когда узнал, что я отправился в путь ради такого пустякового дела, как собирание старинных рун, а затем сам начал петь отрывки из древних рун о Вяйнямёйнене, Йоукахайнене, Лемминкяйнене и других [62] . Заметив, что они во многом отличаются от ранее собранных мною, я начал записы­вать. Когда я спросил мальчика, где он выучил эти руны, он ответил, что столько может спеть кто угодно, если не лень. В это трудно поверить, но действительно, кроме ма­лых детей, здесь не найдешь человека, который не при­помнил бы отрывок из старинной руны или более новой песни, а зачастую даже могут дополнить ту, которую им зачитываешь. Я уговорил старшего «не лениться» и петь всю дорогу, обещав ему за это сверх договорной платы еще двадцать копеек. Младший брат, тоже пожелавший немного заработать, спросил, не дам ли я и ему «грош» (двухкопеечную монету, на которой изображен всадник) за сказку, которую он расскажет. Я сказал, что дам ему и два гроша, пусть только подождет, пока я запишу руны у старшего. Он согласился, но когда до берегов Вуоннинен оставалось версты две, а я все еще записывал руны, он заплакал. Мне пришлось прервать записи рун и заняться его сказкой. Ветер гнал лодку к берегу, и я велел парень­кам не грести, чтобы растянуть время. Сначала я попро­сил мальчика рассказать всю сказку до конца, чтобы знать, стоит ли ее записывать, тем более что у меня не было с собой лишней бумаги, поэтому не хотелось расхо­довать ее на случайные записи. Затем я записал сказку и, не будь она такой длинной, поместил бы ее здесь цели­ком. То была сказка о дочери Сюоятар [63] , обольстившей одного парня. Со слов мальчика я записал следующее: «Жила-была старуха. Родился у нее сын. Старуха умерла. Парень пошел на охоту. Пришел на мыс морской. Сюоятар заставила свою дочь пойти к нему. Прилетела она лебедем на мыс морской. Парень разделся. Пошел купать­ся. Украли одежду. Стал искать свою одежду. Идет ему навстречу дочь Сюоятар. Парень думает, кем назовется, тем и будет. Если братом — то братом, если сестрой — то сестрой, если отцом — то отцом, если матерью — то ма­терью, если невестой — то невестой. Стала невестой. Утром приехали забирать их на трех кораблях. Воткнули парню сонные иголки в уши и понесли с корабля на корабль. Тут дочь Сюоятар сказала матери...» Я привел здесь это начало, чтобы показать, каков стиль подобных сказок. В том месте, где мальчик хотел показать, как птица взле­тала все выше и выше, пока совсем не скрылась из виду, он говорил «поднималась, поднималась, поднималась, под­нималась, поднималась, поднималась, поднималась» и «летела, летела, летела, летела, летела, летела, летела», так, что последнее слово ряда было так же трудно уло­вить, как и увидеть птицу на той высоте, куда возносил ее мальчик в своем воображении.

62

...отрывки из древних рун о Вяйнямёйнене, Иоукахайнене, Лемминкяйнене и других. — Лённрот не назвал имени юноши, ко­торый пел ему руны в лодке по пути в Войницу. Им оказался Луккани Хуотари из деревни Понкалахти, от которого собиратель Л. А. Борениус в 1877 г. записал целый ряд рун.

63

Сюоятар — полумифическое существо, персонаж карель­ских сказок, представляющий злое начало. По функции близок обра­зу злой мачехи русских сказок и сказок других европейских народов.

Таких сказок много, они мифологические по содержа­нию и заслуживают того, чтобы их собирали. Теперь я жа­лею, что в студенческие годы обычно проводил время на островах, вместо того чтобы устроиться на лето у здешних финнов. Времени тогда было достаточно, чтобы записы­вать как руны, так

и сказки, а кроме того, можно было бы вести языковые наблюдения.

Еще в Ченаниеми мне посоветовали зайти в Вуоннинен в дом Мийны, который расположен выше по берегу, край­ний слева. Сказали, что дом этот построен получше, да и посостоятельней других. Говорили, правда, что хозяева немного угрюмы и строги, но в общем-то порядочные люди. Выяснилось, что неподалеку от их дома живет известный певец Онтрей [64] и другой — не менее известный — Ваассила [65] . Я, стало быть, направился в дом Мийны, где застал обоих сыновей хозяина. Один из них чинил большой не­вод, другой шил себе сапоги, собираясь в ближайшее вре­мя по торговым делам в Финляндию. Жива была и их старушка мать, родом из Латваярви, что недалеко от Кивиярви. Кроме нее в доме находились две молодухи — жены сыновей. Одна, судя по всему, более влиятельная, была дочерью Кеттунена из Ченаниеми, которую упомяну­тый Ортьё некогда тщетно пытался засватать. Она приня­ла меня чуть ли не как родственника, поскольку сама была финкой по матери. Ее младшая сестра тоже была за­мужем в Вуоннинен, за сыном хозяина соседнего дома, рунопевца Онтрея. Хотя изба Мийны, с большими окнами и чисто вымытым полом, выглядела уютно, хозяева все же настояли, чтобы я спал в горнице, расположенной по другую сторону сеней. Эта комната, с белыми стенами, столом, скамьей, полом и с висящими на стенах образами, тоже была опрятной, и я охотно повиновался. На следую­щий день с утра я записывал от Онтрея. С удовольствием провел бы с ним и послеобеденное время, но он не мог остаться дома — без него не справились бы на тоне. Я пожелал ему хорошего улова, предварительно догово­рившись о том, что если он наловит достаточное количест­во рыбы, то будет петь весь следующий день. Улов был не такой большой, но мне все же удалось записать под его диктовку довольно много рун. Вечером, когда Онтрей сно­ва ушел на тоню, я пошел к Ваассила, который жил на другой стороне узкого пролива. Ваассила, известный зна­ток заклинаний, был уже в преклонном возрасте. Память его за последние годы ослабла, и он не помнил того, что знал раньше. Тем не менее рассказал множество эпизодов о Вяйнямёйнене и других мифологических героях, которые мне до этого были неизвестны. Если ему случалось забыть какой-либо эпизод, знакомый мне ранее, я подробно рас­спрашивал его, и он вспоминал. Таким образом, я узнал все героические деяния Вяйнямёйнена в единой последова­тельности и по ним составил цикл известных нам рун о Вяйнямёйнене.

64

Певец Онтрей — Малинен Онтрей, сын Савастея (около 1780 — 1856), один из самых прославленных карельских рунопевцев. От него и от Архиппы Перттунена Лённрот записал самые полные и в художественном отношении совершенные эпические песни, соста­вившие повествовательное ядро «Калевалы». А. И. Шегрен записал в 1825 г. две руны от Малинена, но не понял значения этой встречи. Из сыновей Онтрея особенно Юрки был выдающимся рунопевцем, не уступавшим, по мнению собирателя Борениуса, сыну Архиппы Перттунена Мнйхкали Перттунену, прославленному певцу рун послелённротовского периода в собирании фольклора.

65

Ваассила — Киелевяйнен Воассила, сын Игната (годы жизни неизвестны). Та последовательность, в которой Киелевяйнен рассказал Лённроту о подвигах Вяйнямёйнена, имела решающее зна­чение для построения композиции «Калевалы». Славился в своей округе прежде всего как могущественный ведун-заклинатель.

На следующий день меня пригласили на завтрак еще в один дом. Хозяин вызвался спеть для меня несколько новых рун. Затем он рассказал, как пять-шесть лет назад они с товарищем, будучи в Финляндии коробейниками, всю ночь напролет пели в одном господском имении в Хяме. Я спросил, не помнит ли он названия этого имения, и он назвал Весилахден Лаукко [66] . Узнав, что перед ним сейчас тот же самый человек, который и тогда записывал его стихи, он очень удивился, как, впрочем, и я при упомина­нии этого имения. Мы разговорились словно старые знако­мые, как вдруг запыхавшись прибежал какой-то малень­кий мужичок, стремительно схватил хозяина за руку и потянул за собой. Я не мог понять, что все это значит, пока мне не объяснили, что у мужика была тяжба с сосе­дом, лошадь которого зашла на его поле. Он хотел, чтобы по этому делу созвали деревенский сход и наказали винов­ного. «Возьми с собой хорошую палку, может, пригодит­ся», — сказал мужик. По его мнению, правосудие должно было сначала присудить его противнику порку, а затем без промедления осуществить ее. В подобных случаях здесь, по-видимому, так и поступают. Но хозяин все же отказался, сославшись на то, что у него гость. Мужик ведь мог зайти в любой другой дом и подыскать судью для этой распри. Итак, к немалой досаде сутяжника, хозя­ин остался дома. Мужик, пытаясь уговорить его, угрожал даже исправником.

66

Весилахден Лаукко — имение в западной Финляндии, принадлежавшее в то время профессору Тэрнгрену, в семье которого Лённрот в студенческие годы был домашним учителем. Здесь собира­лось общество образованнейших людей Финляндии, что имело важ­ное значение для развития интересов Лённрота. Он и впоследствии часто гостил в Лаукко, оставаясь другом семьи Тэрнгренов. Имя рунопевца из Войницы, от которого Лённрот записывал руны в имении Лаукко, осталось неизвестным.

Хозяин пел для меня всю первую половину дня, затем меня угостили обедом. Я ел с большим трудом, поскольку меня всюду — и в этом доме тоже — угощали брусникой и мои зубы так отерпли от кислого, что я с трудом пере­жевывал пищу. Как я и предполагал, хозяин наотрез от­казался брать плату за еду и за песни. Но я все же нашел способ отблагодарить его: совершенно не торгуясь, я купил у него пояс и другие мелочи, которые он предложил мне приобрести. В этом доме тоже было очень чисто, пол вымыт, стол, лавки и стулья оттерты добела.

В каждом доме на стене несколько икон. Входя в из­бу, гость крестится на них. Все крестятся перед едой и после еды, а также когда уходят работать вне дома на несколько часов и по возвращении с работы. В горнице в доме Мийны перед группой образов был подсвечник с восковыми свечами, а рядом с иконами — пахучая смола для кадения, которой, однако, за время моего пре­бывания здесь ни разу не пользовались.

У Онтрея имелось кантеле с пятью медными струнами, на котором он сам и оба его сына очень искусно играли.

Повседневной едой в доме Мийны были масло, хлеб и свежее молоко, перемешанное с простоквашей. Кроме этого — картофель, рыба, мясо либо похлебка. Хозяйка почти всегда потчевала меня со словами «ешь, все съешь» и, казалось, была недовольна, если я что-нибудь оставлял. Сначала они не хотели брать плату за четверо-пятеро суток, что я провел у них, но когда я снова предложил деньги, не отказались.

Расстояние от Вуоннинен до Вуоккиниеми, которое рав­нялось четырем милям, или сорока верстам, можно про­ехать только на лодке. Хочу коротко остановиться на том, какие здесь в ходу меры длины, потому что вначале они показались мне очень странными. На финской стороне, в Кванта и Кухмо, для исчисления длины обычно пользу­ются старинными четвертями, равными примерно версте, а теперь для удобства стали считать две четверти за одну новую четверть, или шведскую четверть мили. Равно и но­вые мили соответствуют шведской миле, то есть вдвое длиннее прежних. Но несмотря на это наши финны, живу­щие ближе к границе, чаще пользуются верстами. Похо­же, что население на финской стороне привыкло в основ­ном к русскому способу исчисления, хотя с большим осно­ванием этого можно было бы ожидать от тех, кто живет на русской стороне. Когда я спрашивал у здешних людей о протяженности какого-нибудь пути, они обычно называли ее в шведских милях, и я подумал сначала, что они всегда пользуются этой мерой. Но причина была в другом: раз­говаривая со мной, они думали, что я не знаю, какой дли­ны верста, поэтому и не называли ее.