Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Лённрот Элиас

Может быть, кому-то интересно узнать, как исполняет руну настоящий певец [89] . Если рядом нет другого певца, он поет и один, но если рунопевцев двое, как того требует более торжественное исполнение рун, они садятся рядом либо друг против друга и, взявшись либо за одну, либо за обе руки, начинают петь. При пении они размеренно пока­чиваются вперед и назад, и создается впечатление, будто они по очереди тянут друг друга к себе. Сначала один из них поет строку, другой присоединяется к пению на послед­нем такте и повторяет всю строку. Во время повторения первый обдумывает следующую строку, и так продолжа­ется пение, независимо от того, исполняют ли они уже из­вестную руну или создают новую. По большим праздни­кам, когда собирается сразу несколько певцов, между ними порой возникают состязания. Знакомые и друзья с обеих сторон бьются об заклад, кто из певцов окажется победителем. Архиппа рассказал, что от их деревни петь на состязаниях всегда выдвигали его и он не припомнит ни одного поражения. Как же они состязаются в песнопении? Иначе, чем в академиях изящных искусств: побеждает не тот, чьи песни лучше, а тот, кто больше пропоет. Сначала один исполняет какую-нибудь руну, на которую другой отвечает руной примерно такой же длины. Затем опять оче­редь за первым, и так пение продолжается. Если у одного песни иссякли, а другой еще продолжает петь, последнего признают победителем. Когда певцы посредственные, то тут можно вдоволь посмеяться над их усилиями сказать последнее

слово. Такое состязание напоминает драку двух куриц: побеждает та, что дольше прокудахчет. Лучшие пес­ни ими давно позабыты, приводятся лишь разрозненные отрывки рун и отдельные слова, с помощью которых певцы стремятся выйти в победители. Иначе обстоит дело у хоро­ших рунопевцев, о которых говорится в руне: «День за днем он распевает, сказывает ночь за ночью». И в самом деле, только сон прерывает состязание, в котором либо не оказывается победителей, либо выигравшими считаются оба. Хороший рунопевец обычно начинает песню словами:

89

...как исполняет руну настоящий певец... — Как установ­лено исследованиями, Лённрот, описывая исполнение рун вдвоем взявшись за руки, повторяет рассказ Портана, который наблюдал та­кую манеру исполнения в центральной Финляндии. В Карелии никем из собирателей подобная манера не зафиксирована. Имеются фото­графии XIX в., на которых рунопевцы сидят, взявшись за руки, но это инсценировано фотографами; сами же певцы говорили, что та­кая поза при исполнении рун им незнакома.

Овладело мной желанье, мне подсказывает разум: не приняться ли за песню, не начать ли песнопенье? Золотце мое, мой братец, мой красивый соплеменник, мы встречаемся не часто, чтобы говорить друг с другом в стороне суровой этой, на печальных землях Похьи. Подадим друг другу руки, пальцы с пальцами сведем мы, чтобы песни спеть из лучших, чтоб хорошие исполнить слушателям дорогим, слушателям ненаглядным средь растущей молодежи, среди юного народа, — эти песни, что добыты, заклинания, что взяты с пояса у старца Вяйнё, из-под Илмари горнила, с кончика меча у Кауко, с острия стрелы у Буко на полянах дальних Похьи, на равнинах Калевалы. Так когда-то пел отец мой, пел, строгая топорище, мать меня учила песням. Матушка их напевала. колесо вращая прялки, запуская веретенце. Есть еще слова другие, выученные реченья, выхваченные с обочин, выдерганные с кусточков, с вереска на боровинках в дни пастушеские в детстве, в дни, когда ходил за стадом по медовым кочкам луга, по лужайкам золотистым, по следам моей Чернушки, по путям моей Пеструшки. Сотни слов я взял оттуда, тысячи набрал я песен. Все в клубочек замотал я, закрутил в моток покрепче, положил клубок на сани, в чуночки моток упрятал. Долго были на морозе, долго зябли от печали. Вот несу с мороза песни, приношу из стужи руны на конец скамьи железной, на конец доски сосновой здесь под матицу родную, под прославленную кровлю, вот развязываю узел, вот клубочек распускаю. Запою я песнь из лучших. из прекраснейших исполню на ржаной на грубой пище, лишь запив ячменным пивом. Коль не будет рядом пива, не окажется и кваса, я спою сухою глоткой, я спою и на водице, чтобы вечер не был скучным день счастливо завершился, началось прекрасно утро, наступил бы день грядущий.

В доме Архиппы, когда я пришел к ним, один из детей был при смерти. Все домашние, как и я, понимали, что лекарства уже не помогут. Они спросили у меня, как я думаю: от бога ли эта болезнь или же наслана дурными людьми? Я сказал первое, да и сами они были склонны так думать. Вечером все легли спать, одна мать осталась сидеть возле постели больного ребенка. Через некоторое время меня разбудил пронзительный, душераздирающий, глубоко трогающий плач-песня [90] матери, который возве­щал о кончине ее ребенка. О сне нечего было и думать. Пока мать причитала и плакала одна, было еще терпимо, но вскоре из соседнего дома привели специально пригла­шенную плакальщицу, голос которой был во много раз пронзительней, чем у матери. Они обняли друг друга и на­чали причитывать что есть мочи. Наконец тело было обмы­то теплой водой, обтерто березовыми листьями и одето в чистую льняную рубашку. Рот прикрыли чистым полот­няным лоскутом, по такому же лоскуту положили на ноги. В талии тело обвязали шнурком, заменяющим пояс, по­скольку, отправляясь в путь, не говоря уже о вечности, принято подпоясываться. Все это время женщины голо­сили, повторяя тот же душераздирающий плач. Мать и другие плачущие (а днем их собралось несколько чело­век) время от времени обнимали друг друга либо старого Архиппу и других домочадцев. Лишь меня избавили от этих объятий. Старик Архиппа несколько раз просил мать успокоиться, но напрасно. Голошение продолжалось це­лый день. Подобное выражение скорби здесь называется причитанием, а сама скорбная песня — иткувирси [плач]. Но мне придется оставить объяснение содержания плачей на следующий раз.

90

Так Лённрот называет жанр причитания, с которым встретился впервые.

Э. Л.

ПРИЛОЖЕНИЕ ПРЕПОДАВАТЕЛЮ КЕКМАНУ [91] (Черновик письма, по-фински)

1 мая 1834 г.

[...] На следующий день рано утром я поехал в Кивиярви, где поменял лошадей, чтобы доехать до де­ревни Латваярви. Прибыв туда 25 апреля, я этот день и весь следующий записывал от одного восьмидесятилет­него старика различные руны.

27-е

было воскресенье, и я попросил деревенских баб собраться вместе, чтобы записать от них песни. Вскоре изба наполнилась людьми. Я сварил большой котелок чаю, чтобы напоить всех желающих. Пели почти до само­го вечера.

91

Кекман К. Н. — секретарь Финского литературного общества в 1831 — 1838 гг., первый преподаватель финского языка в Гельсинг­форсском университете (с 1829 года).

Оттуда я вернулся в Финляндию. 28 число провел в Кианта в доме священника Сакса и уже в самую распу­тицу добирался до Каяни, куда и прибыл вчера днем. Теперь тебе известно о моих странствиях... Ты, по-видимому, знаешь, что повсюду в российских деревнях живут кучно. Например, в Ухтуа более восьмидесяти домов на одних пахотах, точно так же в Вуоккиниеми, Ювялахти и других. Так что можешь представить себе, сколько рун мне удалось собрать за поездку. Записал много новых рун о Вяйнямёйнене и добавлений к старым. Хорошо, что не успели напечатать те руны [92] . От женщин я записал много сетований, если можно так назвать те песни, которые у других народов называются балладами, — впрочем, ско­ро сможешь их посмотреть. За поездку я исписал целых две книги бумаги. За время всех моих поездок я не встре­чал более искусных рунопевцев, чем в 1828 году в Кесялахти Юхана Кайнулайнен и во время нынешней поездки в Латваярви — Архиппа. Первому по своим тогдашним средствам я дал один рубль, второму — три с половиной риксдалера, но будь я побогаче, я дал бы им в качестве почетной награды по двадцать рублей каждому. [...]

92

Имеется в виду рукопись, которую Лённрот зимой 1834 года отправил в ФЛО для напечатания.

АПТЕКАРЮ СКОГМАНУ (Черновик письма)

20 ноября 1834 г.

Спасибо тебе за письмо, которое я получил по возвра­щении из Кухмо и волости Репола, что на русской стороне. Ехал я туда по открытой воде, но пока занимался при­вивками и разными другими делами, лед стал и выпал снег. Начало пути совпало с кекри [93] , поэтому, наверное, догадываешься, что у меня ни в чем не было недостатка. К слову, до сего времени мне не приходилось видеть этот край таким богатым. Вот только домашнее пиво, приго­товленное к приезду, не заслуживает похвалы, поскольку в нем совсем нет хмеля. Но я вышел из положения таким образом, что не пил его вовсе. Иначе обстояло дело с ча­ем, которым меня усердно поили в Репола, в доме священ­ника. По весьма достоверному описанию того чаепития можешь судить, сколько мне пришлось выпить в тот день: утром — шесть чашек чаю и четыре чашки кофе в доме попа (в первой половине дня), после завтрака я был при­глашен в гости в дом крестьянина Тахвонена, где выпил четыре чашки чаю и три чашки кофе, сразу после обеда (перед отъездом) — еще шесть чашек чаю, опять в доме попа. Бог весть чем бы меня угостили вечером, но я свое­временно уехал, познав на горьком опыте, сколь трудно приходится порой бедному желудку.

93

Кекри — у карел и финнов дохристианский осенний праздник поминовения покойников, позднее слился с поминальной, так называемой родительской, субботой в конце октября.

Подробности после, через пару недель, когда я собст­венной персоной буду иметь честь нанести тебе визит. [...]

ПРЕПОДАВАТЕЛЮ КЕКМАНУ

Каяни, 6 февраля 1835 г.

...Этой осенью по возвращении из Хельсинки я вновь съездил на русскую сторону в волость Репола за пополне­нием к записям [94] , о чем уже писал ранее...

Шестое путешествие 1835 г.

94

В этот раз Лённроту удалось записать в деревнях волости Ре­пола песни, относящиеся к медвежьему празднику.

Закончив работу над «Калевалой», Лённрот с еще большим энтузиазмом продолжает начатое дело, значение которого он стал более ясно осо­знавать. В апреле 1835 года он совершает поезд­ку в восточную часть территории, занимаемой русскими карелами, о чем и рассказывается на следующих страницах. Из Кухмо он прошел че­рез Репола в Рукаярви, оттуда вдоль реки Чиркка-Кемь — в Юшкюярви, Ухтуа, Ювялахти и Вуоккиниеми и через Кианта вернулся до­мой. В приложении приводится несколько от­рывков из писем, по которым видно, что в кон­це августа 1835 года Лённрот побывал в Лапукка, что находится на русской стороне.

ПРЕПОДАВАТЕЛЮ КЕКМАНУ (По-фински)

Кухмо, 12 апреля 1835 г.

Дорогой друг!

Минула уже целая неделя, как я выехал из Каяни, намереваясь до начала распутицы переправиться на рус­скую сторону. Распутица уже на носу, а я пока что не продвинулся дальше пасторского дома в Кухмо. Но себя я не виню за излишнюю медлительность, просто пришлось задержаться на несколько дней из-за одного тяжелоболь­ного. Кроме того, я поджидал свежую противоосповую вак­цину, чтобы отвезти ее в Россию. Эту вакцину просил у меня и устно и письменно священник из Репола. Но ску­чать здесь не пришлось. В начале недели я ходил с попа­ми, которые проводили кинкери в деревнях, расположен­ных вдоль границы с Россией. Там мне удалось записать несколько рун от крестьян, приехавших на кинкери с рус­ской стороны. Вторую половину недели в доме священни­ка Кухмо играли в карты с тремя попами, ленсманом из Соткамо, волостным писарем и пр. Но, как говорят, и хо­рошей свадьбе приходит конец, и теперь после обеда мне предстоит отправиться в путь в Репола. Началась распу­тица, дороги развезло, а до погоста Репола семь миль. Тем не менее надеюсь попасть туда так или иначе, хотя бы на лыжах. По-видимому, так и придется добираться, говорят, лошадь проваливается на каждом шагу. Так я за­ранее хочу поприветствовать тебя письмом, поскольку есть возможность отправить письмо с ленсманом из Соткамо до Каяни, откуда он перешлет его тебе. В прошлый раз я, кажется, забыл попросить тебя подправить заголовки к каждой руне, прежде чем печатать тексты. Если будет надобность, могу более пространно написать во вводной статье о поэтике рун. Хотел бы о поэтике написать по-шведски в газету «Helsingfors Morgonblad», но времени на все не хватает. Может быть, ты напишешь, а то наши гос­пода поэты, даже сам Ютейни, совсем отошли от настоя­щего стихосложения, не худо бы им напомнить об этом.

Как тебе нравится название «Калевала» [95] ? Если хоти­те, можете и другое название дать. [...]

Кажется, я не все материалы отправил в архив, так как на листах со старыми рунами записаны и некоторые новые, а их я еще не сдавал.

На этом кончаю. Передавай привет всем и пиши мне, я же отвечу, как только вернусь из России. С дружеским братским приветом

Элиас Лённрот

ИЗ ДНЕВНИКА (по-фински)

В Рукаярви 21 апреля 1835-го, во вторник на святой неделе

95

«Калевала». — У Лённрота было несколько вариантов на­звания для будущего эпоса, но наконец он остановился на Калевале, обозначающей край, где обитали герои эпоса. В народных вариантах рун это название встречается крайне редко, но Лённрот исходил из древнего имени Калева, мифического предка героев эпоса, которых в рунах нередко называют сынами Калевы.