Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
— Священники все знают, — спокойно возразила Мавис, — им говорит папа римский, а он узнает от бога.
— Моя мама ушла к Иисусу Христу. Мне так сказала миссис Уилсон! Он ее забрал, чтоб ей было хорошо, чтоб, чтоб она жила там у него!
— Ха, твоя миссис Уилсон знает лучше, чем священник, что ли?
— Знает, и все, она мне так сказала.
— Она вообще в церковь не ходит. Ни в какую. Она, как это, атиист.
— Никакой она не атиист. И незачем обзываться!
— Поспорим, ты не знаешь, что такое атиист. А это человек, который не верит в бога. Хуже нет людей на свете.
— Ну, значит, миссис Уилсон не атиист, раз она мне сказала, что мама ушла на небо.
— А взрослые всегда говорят просто так, чтоб от нас отделаться.
— Ты очень мерзкий человек, Мавис О'Рурке, — сказала Маргарет, глотая слезы, — если ты считаешь, что миссис Уилсон атиист, а мама не ушла к богу.
Мавис перестала стучать мячом в стенку и, почувствовав, что переборщила, добавила:
— Да ну, перестань. Уж конечно, твоя мать ушла на небо. В ад посылают дурных людей, а твоя мама хорошая.
У Маргарет не было носового платка, сначала она руками пыталась стереть с лица слезы, потом вытерлась подолом платья.
— У меня самая лучшая мама в мире. Уж по крайней мере лучше, чем у тебя. Она никогда не кричала, не ругалась и не дралась с соседями.
— Потому что много из себя ставила, — отпарировала Мавис. — Считала себя важной птицей. Моя мама говорит, что она воображала.
Маргарет сжала кулаки и зарыдала от невозможности убедить Мавис в том, какая чудесная у нее мать. Тут появилась тетка Фло.
— Мавис, поди-ка сюда на минуточку…
Из дома вышла женщина с ведром и направилась высыпать мусор. Она взглянула на Маргарет.
— Вы кого-то ищете?
— Я хотела узнать, не живет ли здесь семья О’Рурке.
— О'Рурке? Нет, таких здесь нет. До нас жили какие-то по фамилии Робертшо, а мы здесь вот уж скоро год.
Маргарет сказала «спасибо» и повернула назад.
Она пошла через двор, вдоль низкой стены, у которой тогда положили тела двух задохнувшихся детей. Вот здесь соседи пытались вдохнуть назад жизнь, которая уже покинула обоих. Она вспомнила, как какая-то незнакомая женщина громко стонала, закрыв себе лицо фартуком. Да, о том времени помнишь много, очень много и не забудешь никогда. Только лица брата и сестры в последнее время она никак не могла вспомнить, и это угнетало ее.
Поппи протянула руку за ночной рубашкой. Он глядел с некоторым разочарованием: рубашка фланелевая до пола, с закрытой шеей.
— В честь чего монашеский наряд?
— А другие рубашки в стирке.
— Обе? Поппи, я тебе не верю. Как это понимать: очередной приступ самобичевания за то, что преступила нормы?
— Да ну тебя, опять ты со своими умными разговорами. Прибереги их для своей книжки, — сказала она, завязывая у горла узкую красную ленточку.
— Поппи, мы договорились, по — моему, что два взрослых человека имеют право наслаждаться, ничего не боясь и не стесняясь. Мне казалось, ты научила меня этому.
— Ничему я тебя не научила. Когда ты появился здесь, то все уже прекрасно знал. — Она надела светло — зеленый клетчатый халат и подошла к электрокамину увеличить накал. — Два взрослых человека… только один из них парень, у которого все впереди, а другая — женщина, у которой давно прошли лучшие годы. Я тебе в матери гожусь. Ты говоришь, я чему-то тебя научила — это значит, как мать, что ли?
— В мире полно женщин на двадцать лет меня старее, они что, все только в матери годятся?
— Ну и многие тебя чему-то научили? — Она сидела на стуле перед туалетным столиком, держа в руке щетку для волос и не пытаясь причесываться.
— Послушай, Поппи, — сказал Уилф, — мы с тобой взрослые люди. Двадцать лет разницы в возрасте — это, это всего лишь случайность. Не более того.
— Ну ладно, если это такая чепуха, почему б нам тогда не отнестись к этому по — серьезному и не пожениться, а? — Она взглянула на его отражение в зеркале. — А, сразу понимаешь, что к чему. И ты понимаешь, и я.
— Не знаю, что на тебя нашло, Поппи. Мы ведь знали, на что шли и вообще что с нами происходит.
— Виновата я. Могла бы все прекратить, если б захотела.
— Но ты ведь не захотела, и я счастлив этим. Я буду всегда благодарен тебе. — Он глядел на нее в зеркало, и взгляд был любящим и нежным.
— Я могла все это прекратить в самом начале, — сказала Поппи. — В тот вечер, когда ты менял лампочку на лестнице.
— Я слезал со стремянки, и тебе показалось, что я оступился. В темноте ты протянула руку и взяла за плечо. Помнишь, что ты сказала?
— Вроде того, что опасно целовать вдовушку в темноте.
— Да. А я сказал, вдова — не монахиня. Вы хотите жить, как монахиня? Нет, сказала ты, только я разборчива, в этом вся разница.
— А у тебя хорошая память.
— Прошло всего четыре месяца, Поппи. Я помню и более давние разговоры. Конечно, разговоры, важные для меня. А это был важный разговор. Показалось, ты мне даешь зеленую улицу, ну и я, как всякий молодой человек, в общем, дареному коню в зубы не смотрят, по крайней мере, такой красивой лошадке, как ты.
— Все выложил? Только я не лошадка, а скорее яблоко. Немного перезрелое, но грызть можно.
— Оправдаться нечем, Поппи. У меня в мыслях не было ничего возвышенного. Как человек, ты мне сразу понравилась, но такой поворот дела был неожиданностью. Я был польщен.
— Потом ты, однако, не торопился.
— Я ж тебе говорю, я был польщен, но не уверен. Ты красивая женщина, и с характером. Как-то не хотелось получать по роже. Поэтому я ждал некоторых признаков.
«Признаков» он ждал примерно десять дней. С растущим волнением встречал взгляд, ощущал прикосновение руки. Все это могло значить одно. В молодой девушке так проявляется влюбленность или романтическая страсть, которая приводит к близости до брака. В женщине такого возраста, как Поппи, то были безошибочные признаки желанья. Однажды она зашла к нему в комнату по какому-то делу, и он решил проверить: стоя у двери, с бьющимся сердцем обнял ее.