Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Пересекли шоссе и теперь в полумраке шли по аллее.
— А после Лондона жизнь в провинциальном городке вам не кажется безнадежно скучной? — спросил он.
— Ну, в Лондоне, конечно, больше развлечений, но ведь все стоит денег. А на зарплату машинистки в театры и на концерты особенно не находишься.
— А люди?
— Люди есть всюду. В Лондоне их тоже надо искать, а на это нужно время и время. Думаете, там полным полно писателей, художников и тому подобной публики? Я по крайней мере ни одного писателя там не встречала. — Она обернулась к нему с улыбкой. — Пришлось для этого вернуться в провинцию.
— Но вернулись вы не из-за писателя.
— По правде говоря, не знаю, зачем вернулась. Была веская причина бросить Лондон — в общем, личная причина, но почему я решила приехать именно сюда — это я могу объяснить себе с трудом. Одному господу известно, сколько на свете есть мест, более удобных для проживания. А вы-то почему приехали сюда? Я всегда считала, что Мекка писателей и художников — это Лондон.
— Но я хочу писать о здешних краях, какой же смысл уезжать отсюда? Надо взять определенные рубежи, и первый из них — закончить роман и потом чтоб его приняли.
— А дальше?
— Дальше? Публикация романа, высокая оценка критики, роман быстро расходится!
— Вам нужен успех и денежки? Значит, вы не отвергаете презренный металл?
— А кто ж его отвергает? Для меня деньги означают независимость. Правда, если б я писал для денег, то давно бы оставил это дело. Хотя вот так жить ради будущего — странное занятие. Моя мать говорит, это значит не ценить жизнь, не успел достичь одного рубежа, уже глядишь на следующий.
— И так до бесконечности, пока наконец радостно не сходишь в могилу.
— Вот именно. Причем особенно глупым это кажется в наши дни: где гарантия, что какому-то идиоту не придет в голову послать несколько ракет и не стереть с лица земли все эти наши рубежи?
— А вас очень беспокоят эти вопросы — атомная бомба и прочее?
— По — моему, бомба — это чудовищно, но я живу, как живут многие, стараясь поменьше думать о ней. Раз я не участвую в сидячих забастовках на Трафальгарской площади и, с другой стороны, не поддерживаю самоубийство в национальных масштабах, мне мало что остается делать. Остается надеяться: как-то удастся продержаться, пока руководители не опомнятся наконец.
— Не могу сказать, чтоб у вас было ясное политическое сознание.
— А у кого оно есть? Чем быстрее русские начнут серьезные переговоры, не дожидаясь того времени, когда горячие головы, которым нужна война, получат у нас полную свободу действий, — тем будет лучше.
— Да, в позиции русских много здравого смысла.
— Несомненно. Да, говори не говори, а вопросы в нашем мире решает кучка циничных негодяев, жаждущих власти, — они-то ради своих целей будут утверждать, что черное — это белое.
— Балансируя на грани пропасти, надеяться, что все обойдется? А если не обойдется?
— Иначе ни в чем нет смысла.
— А разве во всем должен быть какой-то смысл? Можно подумать, вы верите в бога. Вы верующий?
— Нет, — сказал он, — не верующий.
Она, помолчав, сказала:
— Мне кажется, у вас это не столько неверие, сколько неприятие определенных вещей.
Он искоса взглянул на нее.
— Вы хитрая.
— О нет, не очень.
— А вы в бога верите?
Она коротко рассмеялась и ушла от ответа на этот вопрос так же, как уже уходила от других.
— Завтра поговорим.
— А это что значит?
— Это моя любимая фраза. Я жила с теткой, с годами она стала очень странной, дошло до того, что не могла ответить ни на один вопрос и отвечала только: «Завтра поговорим, поговорим завтра».
— А когда наступало завтра, следовал тот же ответ?
— Да. Потом ее отвезли в заведение, где не надо отвечать ни на какие вопросы.
В передней горел свет, но входная дверь была закрыта на задвижку, как обычно по вечерам.
— У вас ключ с собой? — спросил он.
Он открыл дверь и вернул ей ключ.
— Интересно, как там насчет какао. Пошли проверим?
Открыли дверь на кухню. Поппи сидела у огня с кружкой в руках.
— По телевизору есть что-нибудь?
— Не хочу смотреть. Голова раскалывается. Вы что, гуляли?
— Зашли в «Башню».
— Думала, ты работаешь.
— Я работал, а потом застопорило.
— Нашел занятие поинтереснее?
Маргарет начала испытывать неловкость. Он мягко сказал:
— Кончай допрос, Поппи. Я ж не ребенок, и ты мне не мать.
— Ну раз ты так считаешь.
— Пойду наверх, — сказала Маргарет, но Уилф жестом удержал ее.
— Маргарет, не уходите. Мы ж не попили какао. Поппи, у тебя есть какао?
Поппи поставила кружку и поднялась с кресла. Она слегка пошатнулась и на секунду закрыла глаза.
— У вас совсем больной вид, — отметила Маргарет. Как вы себя чувствуете?
— Похоже, у меня грипп. — Поппи стояла у камина, держась рукой за полку. — Варите сами какао. Я пошла спать.
— Вам помочь? — спросила Маргарет.
— Сама дойду.
— Да я могу сварить, — сказал Уилф, — а вы, Маргарет, пока уложите ее в постель.
— Не болтай чушь! — неожиданно в голосе Поппи зазвучала с трудом сдерживаемая ярость. — Ты что, выпил лишнего?
Уилф поднял брови и ничего не ответил. Маргарет открыла перед Поппи дверь.
— Пойдемте. Я поднимусь с вами. Мне совсем не трудно.
— Поппи, дорогая, выспись. Утром будешь чувствовать себя лучше.
— И то правда, а то вы все останетесь без завтрака.