Рэймидж и барабанный бой
Шрифт:
— Подготовительный — и шестьдесят шесть, сэр.
Рэймидж кивнул.
— Приготовиться к движению.
Приказ будет исполнен, когда, подготовительный сигнал будет спущен, и каждый линейный корабль пойдет полным ходом.
«Приготовиться к сражению», потом «Приготовиться к движению». Каким, размышлял Рэймидж, будет следующий сигнал? Уже быстро темнело; сегодня вечером «Виктори» не сможет поднять много сигнальных флагов.
Сколько людей на этих кораблях — и на «Кэтлин» в том числе — не доживет, чтобы увидеть новый закат? Что делает Джанна — и, что более важно, что думает она сейчас?
«Вы похожи на сову, которую только
И коммодор. Понимает ли он слишком много? Может ли он слишком глубоко заглянуть в сердце человека? «Вы боялись быть убитым, когда испанские фрегаты приблизились к вам той ночью?.. Что вы имеете в виду „Поступать неправильно“?.. Нужны мозги, чтобы быть живым героем… Никогда не беспокойтесь о том, что люди подумают. Делайте то, что вы считаете правильным, и к черту последствия…»
Тот блеск в глазах коммодора — он былточно таким, как у Саутвика, готового убивать. Был ли коммодор убийцей в этом смысле слова? Рэймидж задавался вопросом, был ли он сам таковым? Подойти к человеку и хладнокровно застрелить его… В разгар битвы — да, но хладнокровно?..
Саутвик, поднявшийся на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха перед наступлением ночи, успел различить ближайший из больших кораблей в виде мутного темного пятна на фоне все более темнеющего серого фона. Он был доволен только что законченным счислением, проверил, что Джексон правильно записал все сигналы, и у него был целый час, чтобы поспать. Но он был раздражен сигналом главнокомандующего «Готовиться к сражению», потому что, совершенно очевидно, он был поднят слишком рано, и это означало необходимость погасить огонь на камбузе.
Саутвик, предвкушая хороший ужин, намеревался приказать, чтобы курица из его клетки на баке была зарезана и ощипана заранее, хотя в оправдание сигнала сэра Джона следовало признать, что это была тощая курица: жирную птицу невозможно было купить в Гибралтаре в эти дни. Но поскольку птица была жива и не сварена из за отсутствия огня на камбузе, он чувствовал пустоту в желудке: мясное ассорти из вчерашнего жаркого — хороший ужин для мальчиков, но мужчины нуждаются в горячей пище, она согревает живот в течение холодной ночи, всегда утверждал Саутвик.
Глядя на капитана, облокотившегося на фальшборт и смотрящего на флот, Саутвик думал, что их обоих ждет утомительная ночь: держаться на позиции будет непросто. Еще до того, как выйти на палубу, он чувствовал, что туман сгущается в воздухе: его правое запястье болело, и это было верным признаком. Несколькими годами ранее его меч пробил насквозь руку француза, и отдача от удара была столь сильна, что он сломал себе запястье. Это было очень болезненно, но теперь Саутвик расценивал это как тайное благословение — предсказывая погоду, он больше полагался на боль в запястье и клок высушенных морских водорослей, висящих в его каюте, чем на все ртутные барометры, какие он когда-либо видел. Моряки смеялись, когда он говорил, что ждет ночного тумана, поскольку у него болит запястье и морские водоросли отсырели. Но он всегда смеялся последним, когда видел их на палубе в тумане настолько
Как хорошо, думал он, наконец-то сражение двух флотов! Он служил в море все эти годы и никогда не был ближе пятисот миль ни от одного. Он больше не боялся смерти — что было одной из приятных сторон старения. Пройти мимо крепления фока-шкотов рано или поздно придется — он потерял счет тому, сколько раз он стоял в строю, глядя, как тело товарища по плаванию, старого и верного друга, зашитое в его койку, сбрасывают за борт как раз в том месте, где крепятся концы шкотов фока.
Его мысли были прерваны Рэймиджем, который подошел и сказал:
— Ну, мистер Саутвик, похоже, туман придет на помощь донам. Я видел несколько клочков тумана на юго-востоке перед тем, как начало темнеть, и теперь ветер заметно слабеет, и становится тепло и сыро…
— Да, сэр, я почувствовал это по своему запястью: это будет туманная ночь и много пальбы — может быть, я должен приказать убрать ядро из носового орудия?
Рэймидж согласился: было бесспорно, что они должны будут подавать сигналы пушкой в течение туманной ночи, и лучше убрать ядро заранее, на случай, если об этом забудут позже и вместо сигнала пушечное ядро влетит в кормовые окна коммодора.
Полчаса спустя было уже слишком темно, чтобы видеть большие корабли, и Рэймидж смирился с утомительной необходимостью сохранять позицию, ориентируясь на зашторенные фонари на корме «Намюра» — корабля, идущего перед «Капитаном», когда он заметил, что иногда они исчезают на нескольких минут, когда мимо проплывают узкие полосы тумана. Каждый раз он командовал рулевым: «Держите ваш курс!» — и старшина-рулевой, стоящий у нактоуза, всматривался вниз в слабо освещенный компас.
Но фонари «Намюра» были вне поля зрения в течение трех или четырех минут, когда внезапно он услышал пронзительный голос коммодора Нельсона прямо впереди:
— Рэймидж, дурья башка! Отворачивай немедленно, или ты врежешься в пивную «Коули»!
Удивление парализовало Рэймидж на мгновение, затем — страх неизбежного столкновения, он подбежал к фальшборту левого борта и вглядывался вперед, пытаясь разглядеть «Капитана», но он ничего не видел. «Коули» была известной гостиницей возле Плимутских доков…
Он собирался окликнуть впередсмотрящих на носу, когда коммодор закричал снова:
— Ты слышишь меня, Рэймидж? Ты мечтаешь или хочешь бросить свой якорь на том свете? Держи руль прямо на залив Нищих [12] — ставь все паруса, накрути реи чертовым донам!
12
Залив Нищих (Poverty Bay) — самый большой залив с восточной стороны Новой Зеландии.
Рэймидж вернулся на корму с проклятиями, услышав гневный рев Саутвика через рупор:
— Или на корму, ты, пьяный негодяй! — кричал штурман. — Залив Нищих по тебе плачет! Ты у меня дождешься, я разберусь с тобой!
Теперь Рэймидж понял, что произошло — пьяный моряк уселся на конце бушприта «Кэтлин» и довольно похоже имитировал голос Коммодора…
Приказав, чтобы Саутвик оставался на корме и наблюдал за огнями «Намюра», Рэймидж пошел вперед, все еще чувствуя себя дураком и догадываясь, что матросы на палубе едва сдерживают смех. Когда он достиг брашпиля, какая-то темная фигура сказала: