Ротмистр Гордеев
Шрифт:
– Никак нет. Думал, вы скажете.
Ротмистр смотрит на меня так, словно собрался препарировать и выбирает, с чего бы начать.
– Это ваше?
Он выкладывает на стол короткий меч без ножен. Я вижу на нём знакомые иероглифы. Вряд ли на свете существует второй такой клинок.
– Так точно, мой. Это трофейный меч-вакидзаси. Мне он достался от убитого демона-цитигумо.
Вроде не хотел хвастаться, но вышло так, словно бахвалюсь своими подвигами. Ротмистр мрачнеет. Видимо, у него нулевой счёт по
– Тогда потрудитесь объяснить, как так получилось, что этот меч попал в руки якобы взятого вами в плен японского офицера-тайи?
Проглатываю слово «якобы» и уточняю:
– Простите, что значит – попал в его руки?
– А то и значит, что этой ночью пленный сделал себе харакири при помощи вашего меча.
Сказать, что я ошарашен, – значит ничего не сказать!
– Вы на что-то намекаете?
– Не намекаю, а прямым текстом говорю, что убийство этого офицера лежит на вас. И у нас есть все основания подозревать вас, Гордеев, в том, что вы завербованы нашим врагом!
– Что?! – вскакиваю я с табурета.
– Сидеть! – кричит ротмистр. В его руках появляется револьвер. – Садитесь, штабс-ротмистр, пока я не прострелил вам колено.
– Как вы смеете разговаривать так со мной, боевым офицером? – уже спокойнее отвечаю я, хотя внутри всё клокочет от злости.
– Садитесь! – снова приказывает ротмистр и не убирает оружие, пока я не опускаюсь на табурет.
Удовлетворительно кивнув, он продолжает:
– Не будьте глупцом, Гордеев. Ваша судьба в ваших руках. Каждый мог оступиться. Но у вас ещё есть возможность всё исправить, пока не поздно.
– Глупости, господин ротмистр, – замечаю я. – Ну какой мне резон убивать этого самого капитана? Я же сам взял его в плен…
– Вы пытались втереться в доверие, а потом при удобном случае ликвидировали пленного, пока он не успел сообщить нам полезные сведения, – складно излагает свою версию Дзатоев.
– Да, но этой ночью я находился на гауптвахте!
– Это не аргумент. У вас может иметься сообщник.
Ротмистр просто непрошибаем. Предполагаю, что он играет в плохого полицейского. Вот только где хороший?
– А как же рейд по японским тылам? Взрыв склада боеприпасов? – резонно спрашиваю я.
Он фыркает.
– Прямых подтверждений этому факту нет.
Начинаю догадываться, с чьего голоса он поёт. Тут не просто торчат уши Вержбицкого, тут мой недоброжелатель предстаёт во весь рост.
– Вдобавок вы провели за линию фронта китайских торговцев. Неужели вам не известно, что под них часто маскируются шпионы врага? – продолжает допытываться ротмистр.
– Я положился на слова китайского союзника.
– На командира этого… как его… – Офицер зачитывает: – Отряда «Небесной справедливости»?
– Да, на Ли Цао. Его люди спасли нас.
Контрразведчик фыркает.
–
– Я русский офицер! Я никогда не пойду на предательство моей Родины! – говорю я и чувствую, как желваки перекатываются по щекам.
– Посмотрим, какой вы русский офицер, – разочарованно тянет контрразведчик. – У меня и не такие раскалывались. – Внезапно он мрачнеет. – Будете говорить по-хорошему, Гордеев?
– А как я, по-вашему, говорю, ротмистр?
– Мне кажется, вы лжёте!
– При других обстоятельствах, в мирное время, я бы с удовольствием вызвал вас на дуэль!
– Вы дурак, Гордеев. Я бы вас пристрелил, как куропатку, и мне это сошло бы с рук.
– Желаете проверить? Готов хоть сейчас! Я к вашим услугам.
– Много чести для предателя! – заявляет он, но чувствуется, что его чуточку проняло.
Контрразведчик протягивает мне несколько листков бумаги и письменные приборы.
– Пишите, штабс-ротмистр.
– Что именно?
– Мне нужен почасовой расклад вашей последней вылазки в тыл врага: кто, когда и чем занимался. И да, я лично расспрошу каждого из ваших подчинённых. Любое противоречие в показаниях будет истолковываться не в вашу пользу. – Он смотрит на часы: – У вас ровно два часа, штабс-ротмистр. То есть пока ротмистр… Конвойный!
Приставив ко мне солдата, Дзатоев покидает кабинет. Я макаю перьевую ручку в чернила, на секунду задумываюсь и начинаю писать доклад. Слава богу, уж чему-чему, а этому важному для любого офицера искусству меня неплохо натаскали в прошлой жизни. Вот только с непривычки иметь дело с чернилами и пером я делаю много клякс. Ничего, пусть списывают на нервное волнение.
Через два часа Дзатоев отбирает мои показания и приказывает вернуть меня на губу. Замечаю на себе его изучающий взгляд. Контрразведчик на дурака не похож, наверняка в следующую встречу изменит тактику. Я бы тоже на его месте сначала попробовал бы взять на испуг.
Вместо соседа в камере сидит незнакомый офицер. Смотрю на него с удивлением.
– А где Степанов?
– Повезло Степанову, выпустили раньше срока, – улыбается офицер.
Мы знакомимся. На сей раз в компаньоны мне досталась пехота. Вот только не нравится мне манера разговора этого пехотинца: такое чувство, будто пытается без мыла пролезть. Догадываюсь, что это скорее всего «наседка», подсаженная Дзатоевым, и веду себя так, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. Треплюсь на абсолютно отвлечённые и пустые темы, избегая острых мест. Пехотинец злится, но вывести меня на откровенность у него не получается. Нет уж, братец, обломись!