Рождение сверхновой

Генрих

Триаль немного скованно делает ко мне шаг и протягивает чек. Робер держится рядом, не сводит с меня глаз, будто впервые увидел. Хотя посмотреть есть на что, опыт Юркина подсказывает, что стройные девичьи ножки на высокой платформе и в сетке бьют по мужскому сердцу безжалостно и наотмашь. Короткие шортики, излюбленный элемент одежды всех кореянок, прячутся под длиннополым жакетом. Цвет одинаково чёрный, так что издали чудится, что мы без юбок или чего-то, их заменяющего.

Посол показывает себя неплохим режиссёром. Не успеваем мы опомниться, а уже улыбаемся на камеру фотографа, держа под руки канадских мсье. Я Алена и Робера, ИнЧжон украшает собой посольство. В моей руке красивый чек с красивой суммой, и что-то мне чудится, что резкость фотограф наводит именно на него.

Мои ребята ведут себя несколько деревянно. Понять можно, выдернули из родного Монреаля в далёкий Париж, подвели к звёздам, к которым так просто не подойдёшь, и что теперь делать?

— Ален, Робер! Вас там не ругают? Мне бы не хотелось, чтобы вы пострадали в результате этой глупой истории? — прежде чем парни принимаются меня уверять, что всё в порядке, ловлю предостерегающий взгляд посла. Хм-м, ничего, я потом проверю.

— Мадемуазель Агдан, — обращается ко мне посол, — Можно ли считать, что досадное недоразумение улажено?

Я соглашаюсь, считайте, конечно.

— Тогда не могли бы вы обратиться к вашим фанатам с просьбой прекратить беспорядки, — это он молодец, одобряю. Интересы страны превыше всего.

— Могла бы, — очаровательно улыбаюсь послу и всем остальным, — гарантий не даю, сами понимаете, я не генерал, командующий своими войсками. ГаБи!

Я оглядываюсь в поисках своей… не знаю, как и назвать? Подруга, секретарша, телохранительница? Искать её не пришлось даже взглядом, ГаБи возникает, будто из ниоткуда.

— ГаБи! Поставь всех на уши, но беспорядки в Сеуле должны немедленно прекратиться! Передай всем мою благодарность. Если кто пострадал, окажи помощь.

Я говорю по-корейски, но помощник посла меня напряжённо слушает. Знает корейский? Да и пусть!

ГаБи немедленно исчезает. Оглядываю своих спутников, Робер вдруг смущённо отводит глаза. О, кажется, есть повод почудить.

— Нет-нет, — горячо возражаю я, — Вы так не должны поступать!

Мужчины смотрят с недоумением и опаской. Что не так, пронеси нас господи! — читается на их лицах.

— Мы для того так и одеваемся, чтобы на нас смотрели. Если хочется глядеть на ножки, глядите! Робер! — показываю на него пальцем, — Когда вы отводите глаза, это даже обидно!

Робер, краснея от смущения, медленно обволакивает взглядом всю мою фигурку. Триаль, как и все остальные, улыбается.

— А я вот не могу оторваться от ваших прекрасных глаз, — заявляет он.

— Тоже допустимо, — соглашаюсь и на это, — Прошу учесть, что костюмы от Кардена. Этот мастер заслуживает того, чтобы его труды оценили по достоинству. ИнЧжон!

ИнЧжон тоже молодец, поняла меня не с полуслова, а с полужеста. Плавного, округлого движения рукой. Она вышла под мужские взгляды, — не только наших собеседников, публики вокруг полно, — двумя лёгкими шагами, крутнулась, сделала пару махов ногами, снова крутнулась. Завершает всё лёгким реверансом.

— Мадемуазель Агдан! — обращается посол, — Не могу не воспользоваться моментом и пригласить вас в Канаду.

— Имеете в виду с концертом?

Посол усиленно кивает.

— Не могу ничего обещать. В ближайшее время не планирую никаких гастролей. К тому же я никуда не поеду без новых песен. И одной-двух будет мало. И вам ещё надо договариваться и с АйЮ, и с БоРам. Нет смысла ехать одной.

— Но мы можем надеяться?

— Надеяться можете. Не раньше, чем через год. И ещё раз предупреждаю, это не обещание. Вы приглашаете, а я буду смотреть, как сложатся звёзды. Может, приеду, может, нет. Всё, мсье, наше время вышло.

ИнЧжон уже сигналит мне глазами, что пора, время дозволенных речей вышло. Звенит звонок, извещающий о конце антракта.

Париж, Гранд-Опера

23 марта, время — 21:03.

Я сегодня, как и все, в ударе. Настало время моей любимой песни «Derniere Danse» и я сделала ход конём, чтобы дополнительно развлечь публику. Выхожу на сцену, открывается второй занавес, за которым собрались музыканты.

На сцену выхожу после Мульчи. Мой ход конём, это использование её сверхъестественной сообразительности. Ей закрепили беспроводной микрофон, она, нисколько не смущаясь огромного зала и тысяч глаз, вышла на середину, сказала «М-я-я-у-р-е м-я-я-у-о-у!» и, гордо задрав хвост, ушла. И только затем к зашумевшему и смеющемуся залу выхожу я.

— Если вы не знаете кошачьего языка, то я поясню. Она сказала, что вас ждёт песня «Derniere Danse»!

Пришлось ждать с минуту, пока зал успокоится. Окончательно не дожидаюсь, начинаю. Песня такая, на подобное настроение неплохо ложится. Зал остаточно шумит, но я легко перекрываю шум своим голосом. Передо мной привычно возникает пульсирующее облако, и в нём я с наслаждением прокладываю линию песни.

Срываю по окончании овации, ухожу и думаю: вот чего они нашли в этой «Je suismalade»? Моя же намного лучше! Глубок и непонятен колодец французской души. Следующая БоРам, она и АйЮ встречают меня за кулисами.

— Ты сейчас добавишь сладкого, — тычу пальцем в Борамку, уже вставшую на стартовую позицию, — а ты окончательно превратишь их в сироп.

Это я уже АйЮ обвиняю. Та смеётся и целует меня в щёчку.

Я как в воду глядела. Ожидаемо зал под песню АйЮ потёк. Именно так охарактеризую состояние зрителей. Даже мужчин проняло, про женщин и говорить нечего. Вот кто продвигает АйЮ во французских чартах, только сейчас это поняла.

Время 21:25

Финал. Финал концерта, финал гастролей, финал нашего пребывания во Франции. Об этом и говорю залу.

— Медам и месьё! Я и мы все прощаемся с вами. Но певицы разговаривают песнями. Поэтому слушайте песню, она о вас, о Франции, о Париже. Так и называется «О, Париж!». Партию на аккордеоне исполняет ваш соотечественник, мастер-виртуоз Жан Бювуазье.

Хотелось по булгаковски сказать «Маэстро, урежьте марш!», но, во-первых, не марш, а во-вторых, как же это сказать по-французски?