Русский романс

Пушкин Александр Сергеевич

АЛЕКСАНДР НАВРОЦКИЙ

(1839–1914)

510. Утес Стеньки Разина [516]

Есть на Волге утес, диким мохом оброс Он с боков от подножья до края, И стоит сотни лет, только мохом одет Ни нужды, ни заботы не зная На вершине его не растет ничего, Там лишь ветер свободный гуляет, Да могучий орел свой притон там завел И на нем свои жертвы терзает. Из людей лишь один на утесе том был, Лишь один до вершины добрался, И утес человека того не забыл И с тех пор его именем звался. И хотя каждый год по церквам на Руси Человека того проклинают, Но приволжский народ о нем песни поет И с почетом его вспоминает. Раз ночною порой, возвращаясь домой, Он один на утес тот взобрался И в полуночной мгле на высокой скале Там всю ночь до зари оставался, Много дум в голове родилось у него, Много дум он в ту ночь передумал, И под говор волны, средь ночной тишины, Он великое дело задумал, И, задумчив, угрюм от надуманных дум, Он наутро с утеса спустился И задумал идти по другому пути — И идти на Москву он решился. Но свершить не успел он того, что хотел И не то ему пало на долю; И расправой крутой да кровавой рекой Не помог он народному горю. Не владыкою был он в Москву привезен, Не почетным пожаловал гостем, И не ратным вождем, на коне и с мечом, А в постыдном бою с мужиком-палачом Он сложил свои буйные кости. И Степан будто знал — никому не сказал, Никому своих дум не поведал. Лишь утесу тому, где он был, одному Он те думы хранить заповедал. И

поныне стоит тот утес, и хранит Он заветные думы Степана; И лишь с Волгой одной вспоминает порой Удалое житье атамана. Но зато, если есть на Руси хоть один, Кто с корыстью житейской не знался, Кто неправдой не жил, бедняка не давил, Кто свободу, как мать дорогую, любил И во имя ее подвизался, — Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет И к нему чутким ухом приляжет, И утес-великан всё, что думал Степан, Всё тому смельчаку перескажет. 1864(?)

516

Возникла на основе народного предания, услышанного писателем «со слов одного рыбака-крестьянина» (А. А. Навроцкий. Картины минувшего. СПб., 18–81, с. 328). Известная ныне мелодия объединяет различные музыкальные источники.

ЛЕОНИД ТРЕФОЛЕВ

(1839–1905)

511. Ямщик [517]

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим, Сидишь, как невольник, в затворе. И чаркой и трубкой тебя наградим, Когда нам поведаешь горе. Не тешит тебя колокольчик подчас, И девки не тешат. В печали Два года живешь ты, приятель, у нас, — Веселым тебя не встречали. «Мне горько и так, и без чарки вина, Немило на свете, немило! Но дайте мне чарку; поможет она Сказать, что меня истомило. Когда я на почте служил ямщиком, Был молод, водилась силенка. И был я с трудом подневольным знаком, Замучила страшная гонка. Скакал я и ночью, скакал я и днем; На водку давали мне баря, Рублевик получим и лихо кутнем, И мчимся по всем приударя. Друзей было много. Смотритель не злой; Мы с ним побраталися даже. А лошади! Свистну — помчатся стрелой… Держися седок в экипаже! Эх, славно я ездил! Случалось, грехом, Лошадок порядком измучишь; Зато, как невесту везешь с женихом, Червонец наверно подучишь, В соседнем селе полюбил я одну Девицу. Любил не на шутку; Куда ни поеду, а к ней заверну, Чтоб вместе пробыть хоть минутку. Раз ночью смотритель дает мне приказ; „Живей отвези эстафету!“ Тогда непогода стояла у нас, На небе ни звездочки нету. Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня И злую ямщицкую долю, Схватил я пакет и, вскочив на коня, Помчался по снежному полю. Я еду, а ветер свистит в темноте, Мороз подирает по коже. Две версты мелькнули, на третьей версте… На третьей… О господи боже! Средь посвистов бури услышал я стон, И кто-то о помощи просит. И снежными хлопьями с разных сторон Кого-то в сугробах заносит. Коня понукаю, чтоб ехать спасти; Но, вспомнив смотрителя, трушу, Мне кто-то шепнул: на обратном пути Спасешь христианскую душу. Мне сделалось страшно. Едва я дышал, Дрожали от ужаса руки. Я в рог затрубил, чтобы он заглушал Предсмертные слабые звуки. И вот на рассвете я еду назад. По-прежнему страшно мне стало, И как колокольчик разбитый, не в лад, В груди сердце робко стучало. Мой конь испугался пред третьей верстой И гриву вскосматил сердито: Там тело лежало, холстиной простой Да снежным покровом покрыто. Я снег отряхнул — и невесты моей Увидел потухшие очи… Давайте вина мне, давайте скорей. Рассказывать дальше — нет мочи!» <1868>

517

Перевод стихотворения польского поэта Владислава Сырокомли (Кондратовича). «Pocztylion. Gaweda gminna». При пении изменено.

АЛЕКСЕЙ ИВАНОВ-КЛАССИК

(1841–1894)

512. В остроге [518]

Звенит за стенами острога Обычный полуночи бой, И брякнул ружьем у порога Вздремнувший на миг часовой. Назло утомленному взору, Опять сквозь решетку окна Бросает в позорную нору Безжизненный луч свой луна. На пук полусгнившей соломы Припал я, и видится мне: Под кровлею отчего дома Живу я в родной стороне. Я вижу: в семье разоренной Бывалого счастья следы, Мне снится отец изнуренный Под игом нежданной беды. И образ страдалицы милый, И горю покорная мать, И тот, кто сгубил наши силы, Кто мог наше счастье отнять, Пред кем я, собой не владея, Покончил о жизни вопрос В тот миг, как с ножом на злодея Преступную руку занес… И снится, что будто встаю я От тяжкого долгого сна, Что в очи глядит мне, ликуя Блаженством небесным, весна. Но цепи со звуком упрека С колен упадают, звеня, И черные думы далеко, Далеко уносят меня… <1873>

518

Из «тюремных» песен.

ДМИТРИЙ САДОВНИКОВ

(1847–1893)

513. Зазноба [519]

По посаду городскому, Мимо рубленых хором, Ходит Стенька кажный вечер, Переряженный купцом. Зазнобила атамана, Отучила ото сна Раскрасавица Алена, Чужемужняя жена. Муж сидит в ряду гостином Да алтынам счет ведет, А жена одна скучает, Тонко кружево плетет. Стенька ходит, речь заводит, Не скупится на слова; У Алены сердце бьется, Не плетутся кружева. «Полюбилась мне ты сразу, Раскрасавица моя! Либо лаской, либо силой, А тебя добуду я! Не удержат ретивого Ни запоры, ни замки… Люб тебе я аль не люб? Говори мне напрямки!» На груди ее высокой Так и ходят ходенем Перекатный крупный жемчуг С золотистым янтарем. Что ей молвить?.. Совесть заэрит Слушать льстивые слова, Страхом за сердце хватает, Как в тумане голова… «Уходи скорей отсюда! — Шепчет молодцу она. — Неравно старик вернется… Чай, я — мужняя жена… Нешто можно?» — «Эх, голубка, Чем пугать меня нашла!.. Мне своей башки не жалко, А его — куда ни шла! Коль от дома прочь гоняешь, Забеги через зады В переулок, где разбиты Виноградные сады… Выйдешь, что ли?» — «Неуемный! Говорю тебе — уйди! Не гляди так смело в очи, В грех великий не вводи!..» — «Ну, коль этак, — молвит Стенька, — Так, на чью-нибудь беду, Я, непрошеный, сегодня Ночью сам к тебе приду!» Отошел, остановился, Глянул раз, пообождал, Шапку на ухе поправил, Поклонился и пропал… Плохо спится молодице; Полночь близко… Чу!.. Сквозь сон Половица заскрипела… Неужели ж это он? Не успела «ах» промолвить, Кто-то за руки берет; Горячо в уста целует, К ретивому крепко жмет… «Что ты делаешь, разбойник? Ну, проснется, закричит!..» — «Закричит, так жив не будет… Пусть-ка лучше помолчит. Не ошиблась ты словечком, — Что вводить тебя в обман: Не купец — казак я вольный, Стенька Разин — атаман! Город Астрахань проведать Завернул я по пути, Чтоб с тобой, моя голубка, Только ночку провести! Ловко Стеньку ты поймала! Так держи его, смотри, Белых рук не разнимая, Вплоть до утренней зари!..» 1882

519

В стихотворении использованы мотивы преданий о любовных приключениях Степана Разина. Известна граммофонная запись начала 1900-х годов в исполнении Ф. Павлова (четыре строфы). Варианты первой строки: «Как по саду городскому…», «Мимо саду городского…». При пении текст изменен и сокращен до восьми строф (1–6, 11, 19).

514. Песня («Из-за острова на стрежень…») [520]

Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выбегают расписные, Острогрудые челны. На переднем Стенька Разин, Обнявшись с своей княжной, Свадьбу новую справляет, И веселый, и хмельной. А

княжна, склонивши очи, Ни жива и ни мертва, Робко слушает хмельные, Неразумные слова. «Ничего не пожалею! Буйну голову отдам!» — Раздается по окрестным Берегам и островам. «Ишь ты, братцы, атаман-то Нас на бабу променял! Ночку с нею повозился — Сам наутро бабой стал…» Ошалел… Насмешки, шепот Слышит пьяный атаман — Персиянки полоненной Крепче обнял полный стан. Гневно кровью налилися Атамановы глаза, Брови черные нависли, Собирается гроза… «Эх, кормилица родная, Волга матушка-река! Не видала ты подарков От донского казака!.. Чтобы не было зазорно Перед вольными людьми, Перед вольною рекою, — На, кормилица… возьми!» Мощным взмахом поднимает Полоненную княжну И, не глядя, прочь кидает В набежавшую волну… «Что затихли, удалые?.. Эй ты, Фролка, черт, пляши!.. Грянь, ребята, хоровую За помин ее души!..» 1883

520

В основе стихотворения — предание, изложенное Н. И. Костомаровым («Бунт Стеньки Разина»). Инсценировалось с музыкой солдатами Ярославля (1905), частично вошло в народную драму «Лодка». При пении изменено.

МАКСИМ ГОРЬКИЙ

(1868–1936)

515. Легенда о Марко [521]

В лесу над рекой жила фея, В реке она часто купалась; И раз, позабыв осторожность, В рыбацкие сети попалась. Ее рыбаки испугались, Но был с ними юноша Марко; Схватил он красавицу фею И стал целовать ее жарко. А фея, как гибкая ветка, В могучих руках извивалась, Да в Марковы очи глядела И тихо над чем-то смеялась. Весь день она Марка ласкала; А как только ночь наступила, Пропала веселая фея… У Марка душа загрустила… И дни ходит Марко, и ночи В лесу, над рекою Дунаем, Все ищет, всё стонет: «Где фея?» А волны смеются: «Не знаем!» Но он закричал им: «Вы лжете! Вы сами целуетесь с нею!» И бросился юноша глупый В Дунай, чтоб найти свою фею… Купается фея в Дунае, Как раньше, до Марка, купалась; А Марка — уж нету… Но все же От Марка хоть песня осталась, А вы на земле проживете, Как черви слепые живут; Ни сказок о вас не расскажут, Ни песен про вас не споют! <1895>, 1902

521

Из сказки «О маленькой фее и молодом чабане». Музыка Спендиарова («Рыбак и фея», баллада, 1903), Волкова-Давыдова (мелодекламация, 1907), Базилевского («Фея», 1907), Туренкова («Фея», 1917), неизвестных авторов. Вошла в репертуар А. Вертинского с его же музыкой (мелодекламация).

ПРОХОР ГОРОХОВ

(1869–1925)

516. Изменница [522]

Бывало, в дни веселые Гулял я молодцом, Не знал тоски-кручинушки Как вольный удалец. Любил я деву юную, — Как цветик хороша, Тиха и целомудренна, Румяна, как заря. Спознался ночкой темною, Ах! ночка та была, Июньская волшебная, Счастлива для меня. Бывало, вспашешь полосу, Лошадку уберешь И мне тропой знакомою В заветный бор идешь, Глядишь: моя красавица Давно уж ждет меня; Глаза полуоткрытые, С улыбкой на устах. Но вот начало осени; Свиданиям конец, И деву мою милую Ласкает уж купец. Изменница презренная Лишь кровь во мне зажгла, Забыла мою хижину, В хоромы жить ушла. Живет у черта старого За клеткой золотой, Как куколка наряжена, С распущенной косой. Просил купца надменного, Ее чтоб отпустил; В ногах валялся, кланялся, — Злодей не уступил. Вернулся в свою хижину — Поверьте, одурел, И всю-то ночь осеннюю В раздумье просидел. Созрела мысль злодейская, Нашел во тьме топор, Простился с отцом-матерью И вышел через двор. Стояла ночка темная, Вдали журчал ручей, И дело совершилося: С тех пор я стал злодей. Теперь в Сибирь далекую Угонят молодца За деву черноокую, За старого купца. <1901>

522

При пении изменено, строфы 2, 3, 8 опускают, первую строку обычно поют так: «Бывали дни веселые…». В Сибири исполняют как «тюремную». Музыка Штольца.

Я. РЕПНИНСКИЙ

517. «Варяг» («Плещут холодные волны…») [523]

Плещут холодные волны, Бьются о берег морской… Носятся чайки над морем, Крики их полны тоской… Мечутся белые чайки, Что-то встревожило их, — Чу!.. загремели раскаты Взрывов далеких, глухих. Там, среди шумного моря, Вьется Андреевский стяг, — Бьется с неравною силой Гордый красавец «Варяг». Сбита высокая мачта, Броня пробита на нем, Борется стойко команда С морем, с врагом и с огнем. Пенится Желтое море, Волны сердито шумят; С вражьих морских великанов Выстрелы чаще гремят. Реже с «Варяга» несется Ворогу грозный ответ… «Чайки! снесите отчизне Русских героев привет… Миру всему передайте, Чайки, печальную весть: В битве врагу мы не сдались — Пали за русскую честь!.. Мы пред врагом не спустили Славный Андреевский флаг, Нет! мы взорвали „Корейца“, Нами потоплен „Варяг“!» Видели белые чайки — Скрылся в волнах богатырь, Смолкли раскаты орудий, Стихла далекая ширь… Плещут холодные волны, Бьются о берег морской, Чайки на запад несутся, Крики их полны тоской… 1904

523

Музыка Богородицкого (1904), Беневского (хор, 1904). В процессе песенной жизни мелодия изменена (вместо двухдольного, маршевого ритма — трехдольный, вальсовый). Известность приобрели обработки Свешникова и Ан. Александрова. Напев варьируется.

ГЛАФИРА ГАЛИНА

(1873–1942?)

518. Бур и его сыновья [524]

Да, час настал, тяжелый час Для родины моей… Молитесь, женщины, за нас, За наших сыновей!.. Мои готовы все в поход, — Их десять у меня!.. Простился старший сын с женой Поплакал с ним и я… Троих невесты будут ждать — Господь, помилуй их!.. Идёт с улыбкой умирать Пятёрка остальных. Мой младший сын… Тринадцать Исполнилось ему. Решил я твёрдо: «Нет и нет — Мальчишку не возьму!..» Но он, нахмурясь, отвечал: «Отец, пойду и я!.. Пускай я слаб, пускай я мал — Верна рука моя… Отец, не будешь ты краснеть За мальчика в бою — С тобой сумею умереть За родину свою!..» Да, час настал, тяжелый час Для родины моей… Молитесь, женщины, за нас, За наших сыновей! 1899

524

Стихотворение — отклик на англо-бурскую войну 1899–1902 гг. Стало особенно популярным в годы первой русской революции. Для пения переработано.

ЕВГЕНИЯ СТУДЕНСКАЯ

519. Памяти «Варяга» («Наверх, о товарищи, все по местам!..») [525]

Наверх, о товарищи, все по местам! Последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает! Все вымпелы вьются и цепи гремят, Наверх якоря поднимая, Готовятся к бою орудий ряды, На солнце зловеще сверкая. Из пристани верной мы в битву идем, Навстречу грозящей нам смерти, За родину в море открытом умрем, Где ждут желтолицые черти! Свистит, и гремит, и грохочет кругом Гром пушек, шипенье снаряда, И стал наш бесстрашный, наш верный «Варяг» Подобьем кромешного ада! В предсмертных мученьях трепещут тела, Вкруг грохот, и дым, и стенанья, И судно охвачено морем огня, — Настала минута прощанья. Прощайте, товарищи! С богом, ура! Кипящее море под нами! Не думали мы еще с вами вчера, Что нынче уснем под волнами! Не скажут ни камень, ни крест, где легли Во славу мы русского флага, Лишь волны морские прославят вовек Геройскую гибель «Варяга»! 1904

525

Перевод стихотворения немецкого поэта Рудольфа Грейнца. Музыку написали И. Яковлев, Корносевич; возможно, Турищев (как соавтор). Известная сейчас мелодия — результат взаимодействия нескольких популярных напевов. «Варяг» — крейсер, погибший в бою у Чемульпо (1904).