Русский романтизм
Шрифт:
мысль... но выражена она слишком темно... а без этой до-
знанной мысли сочинение не достигает своей цели и делается
только смешным, странным, чудовищным" *). Вельтман отве-
чает упреком, что Погодин не понял основного замысла: „Все
случилось с моим Захаром очень естественным образом,
в этом мире, а не фантастическом" 2).
Но
ности. Талант писателя признается неизменно, и часто после
исчисления недостатков следует такое заключение: „А все
же, читая „Чудодея", желаешь его продолжения, хотя можно
знать наверное, что встретишь одно и то же,—таково свой-
ство истинного таланта 3), или же: „Романы В. вы любите
и сердитесь на них, как на своенравную красавицу" 4), —
и это наводит одного читателя на правильную мысль, которая
до сих пор никому не приходила в голову: „Мы начинаем ду-
мать, что блестящие качества его дарования зависят у него
от присутствия недостатков".
Несомненно, критика не замечала, как порицала именно
то, из чего складывалась „оригинальность" и „своеобразие"
таланта, приводившего всех в такой восторг.
50-ые и 60-ые годы, ищущие в литературе „серьезных
мыслей", „идеи", принимают „Воспитанницу Сару" (1862 г/),
„Счастье-Несчастье" (1863 г.), как „призраков, вставших из
могилы". „В наше время романы пишутся, чтобы поставить
разные вопросы — и вдруг среди них наивнейший роман
30-х. годов" 5).
Так, полным развенчанием, заканчивается литературное
поприще сына романтической эпохи, который, действительно,
оказался чужим среди новой идеологии и новых требований
к искусству.
Папка № 2276.
2) Папка № 3521, Погодинский архив. 3) Белинский, „Отеч. Записки", 1857 г.
4) „Сев. Пчела", 1838 г., № 28. 5) „Отеч. Записки", 1862 г., т. 44, „Б. для чт.", 1863, т. IV.
IV
К о м п о з и ц и я „С f р а н н и к а"
Если искать для писателя определяющей его формулы,
в которой выразилась бы основная сущность его творчества,
того, что Тэн называет „господствующей способностью", то
для Вельтмана это будет к о м и ч е с к и й г р о т е с к , опре-
деливший его стиль. Г р о т е с к , сочетающийся с л и р и ч е -
с к о й с т р у е й , и вызывает разноречивые отзывы кри-
тиков: одни видят в нем только „гримасы, уродливые маска-
радные костюмы", другие же „глубину мысли и чувство, вы-
рывающееся из сердца". „Странный" талант—вот постоянный
для него эпитет и, действительно, все его творчество есть
искание необычных форм, попытки создать новые законы по-
вествования, так что можно говорить о В е л ь т м а н о в с кой
п о э т и к е . Он создает о с о б у ю г р о т е с к н у ю компо-
зицию, которая так забавляла читателей и вызывала вместе
с тем недоумения по поводу случайных ассоциаций, компо-
зиционных срывов, неожиданных переходов из мира действи-
тельного в фантастический, хотя с исправлением всех этих
„недостатков" исчезла бы и основная сущность его та-
ланта.
В поисках новых формой создает б е с с ю ж е т н ы й р о м ан
(„Странник"), разрушает традицию исторического жанра („А. Ф.
Македонский"); культивирует на русской почве авантюрный
жанр, ища для него материалов в народной сказке („Кащей
Бессмертный") и в истории („Раина, царевна Болгарская"),
использует его для композиции утопического романа: „Руко-
пись Мартина Задеки", предвосхищая Одоевского с его „4338
годом", а затем выходит из полосы романтических тем в об-
ласть „Приключений в море житейском", сочетая их аван-
тюрную постройку с завоеваниями в области гротескного
стиля.
Для Вельтмана „все в мире иносказание, изобразить
и понять которое можно лишь, как сказку" (Новалис), по-
этому отраженная им жизнь полна сказочных алогизмов,