С прибоем на берег
Шрифт:
– Погоди, мама… - отстранил он мать, принявшуюся расцеловывать его в обе щеки.
– Ты знаешь, туристскую путевку придется сдать. Я не поеду в Карпаты…
– Как? Почему?
– недоуменно воскликнула она.
– Вот прочти, - протянул ей конверт Юрий.
– Я поеду к ней, - добавил он, когда мать торопливо пробежала глазами тетрадный листок.
– Но у тебя же впереди два с половиной месяца каникул! Съездишь в Карпаты, а тогда уже к ней.
– Нет, мама. Она и так слишком долго ждала…
– Какой же ты еще ребенок, Юра! Ломаешь все свои планы из-за незнакомого, в сущности, человека. А что, если уже через несколько дней ты будешь чахнуть от тоски в этой захолустной деревушке? Не решай сгоряча, подумай хорошенько!
– Ты меня знаешь, мама… И прошу тебя, не заставляй отца меня отговаривать. Я тебя очень прошу, мама!
– Хорошо. Поступай, как хочешь…
Валериан Дмитриевич действительно не стал его. отговаривать. Он дал Юрию сторублевую купюру, сказав:
– Купи ей хороший подарок, - и одобряюще потрепал за плечо.
Юрий купил на эти деньги красивый электрический самовар и набор разных сортов чая в металлических коробочках. Ему думалось, что этот подарок поможет тетке коротать одинокие вечера.
Он вышел из вагона на небольшом полустанке с удивившим его названием Ласточка и, поджидая рейсовый автобус, думал о том, почему так назвали ничем не примечательный разъезд. Ведь ни одной ласточки над крышами одноэтажных домов Юрий не увидел. Может, они обитали в березовой роще, которая начиналась за околицей? Вряд ли, ибо эта шустрая птичка селится всегда возле людей.
Автобус пришел переполненным. Юрий с трудом втиснулся в переднюю дверь.
– Тебе куда, парень?
– спросил водитель, который самолично продавал билеты.
– В Бартеньевку? Туда я не захожу. Придется тебе выгрузиться возле Пустошкинского большака. Там машины с кирпичного завода на Бартеньевку ходят. Кто-нибудь подбросит.
Юрия даже обрадовала такая езда с приключениями. Не испортили ему настроения перспектива проторчать несколько часов на ногах в тряском автобусе и даже клубы пыли, ворвавшиеся в открытые окна, едва только кончился асфальт.
– Давай, парень, свой уклунок, - предложила ему пожилая женщина, за спинку сиденья которой он придерживался.
– Я его тут возле ног примощу.
Юрий не сразу понял, что уклунком она называет громоздкую картонку с самоваром.
– Тебе теперь посвободнее будет, - продолжила она разговор.
– Ты, знать, из городских? А в Бартеньевку-то к кому направляешься? Я-тось тамошняя, все про всех до седьмого колена знаю.
– Еду в гости к тетке своей Таисье Архиповне Русаковой.
– К кому, говоришь?
– Женщина даже приподнялась с сиденья.
– Неужто к Тосе? Это же подруженька моя закадычная! Всю войну в одной тракторной бригаде проработали… Только погоди! Стало быть, ты племяшом ей доводишься? Неужели ты Юра, брательника ее, Егорушки, сын?
– Я и есть.
– Ты? И не врешь? Дай-ка я пригляжусь к тебе… И верно! Вылитый Егорушка!
– воскликнула она на весь автобус.
– Как же я это сразу не догадалась, дура старая! Вот обрадуется подруженька, вот счастье-то ей привалило!
Волнение ее не было притворным. В автобусе все притихли, и Юрий даже поежился под множеством любопытных взглядов.
– Выходит, рассказали тебе все отец с матерью? Тося верила, что, как войдешь ты в возраст, они тебе про настоящего-то родителя скажут. Как же иначе - люди они образованные… Двое вас с теткой осталось от всего корня-то русаковского. Деда твоего в коллективизацию кулачье убило, бабка за плугом надорвалась. Отец твой через всю войну в целости прошел, а после войны от несчастного случая сгинул…
Она пальцами смахнула слезу.
– Тетя здорова?
– желая переменить тему разговора, спросил Юрий.
– Здоровье у нее нынче не то, что прежде. Бывало, заводную рукоятку так крутила, что трактор вздрагивал, а теперь вот прихварывает часто. Но вчерась она на ногах была.
– Спасибо за добрую весть. Приходите в гости.
– Приду, касатик, обязательно прибегу. Радость-то какая подруженьке привалила, радость-то какая!
Вместе с Анной Кондратьевной, так звали женщину, и с Юрием на перекрестке сошли еще несколько пассажиров автобуса, и все они стали оказывать знаки внимания гостю.
– Вон в этих самых чащобах - в ту пору они погуще были - мы, стало быть, с Архипом Русаковым, дедом твоим, супротив Колчака партизанили, - показывая рукой на лес, заговорил сухонький старик, положив на траву увесистый рюкзак.
– Архип вдвое могутнее меня был; ты, видать, в его породу идешь… Так вот, в девятнадцатом осенью были мы как-то с Архипом в разъезде возле сибирки. Так тракт, что к Омску шел, тогда называли. Задание - раздобыть «языка». Поставили коней в ложок, сами в кустах на обочине залегли. И вдруг видим, как по тракту автомобиль катит. Смекнули, важные беляки едут, нижних чинов в машину не посадят. Договариваемся срезать из винтовок шофера, а остальных в сабли взять. Пальцы на спусковые крючки - и ждем золотопогонников.
Подкатили они ближе, замечаем: машина открытая, кабриолет, если по-теперешнему сказать. Киваю Архипу: давай, мол, - и сам водителя на мушку беру. Пальнули почти враз, но у обоих промашка вышла, только фуражку с беляка сшибли. А машина уже через мосток, да наутек норовит., Стрелять вдогонку - дело ненадежное. Тогда я, как старший, командую: «По коням!»
Вскочили мы на своих вороных, пришпорили их - и следом за беляками. Двое с заднего сиденья из револьверов по нас палят, слышно, как пули мимо голов цвенькают. Я скачу и думаю: «Лишь бы вороных наших не свалили, а так все одно достанем!»
Архипов конь порезвее моего был, вынес он седока под самые револьверные дула, но не берут Архипа пули, будто заговоренного. Полоснул он саблей шофера, машина сразу в кювет, а белячки оба руки к небу. Связали мы их, планшетки, что с ними были, забрали. Хотели уже обоих через седла бросать, тут Архип и говорит:
– А ведь совсем целая машина. Вот бы ее к нашим уволочь! Пригодилась бы потом Советской власти.
Опрашиваем офицеров, умеет ли кто водить. Отказываются оба. Грешным делом, досадую на Архипа: зачем шофера насмерть порешил? А он уже достает из машины моток веревки.