С прибоем на берег
Шрифт:
– Мой отец тоже депутат… - начал было Юрий и осекся, встретившись взглядом с матросом на фотографии. Неловко закашлялся, поднеся ко рту ладонь.
– А ты не стесняйся его так называть, - пришла ему па выручку тетка, - он отцовское звание вполне заслужил. Я спрашивала, и люди мне говорили, что не всякий родной отец так к детям относится, как он к тебе. Хоть ии разу не видела я его, а уважаю.
– У Тоси ум цепкий, плохого человека не возвеличит.
– Ну хватит тебе меня подхваливать, Анютка. Тебе пора на работу собираться, а я хочу Юроньке Бартеньевку нашу показать. Вечор приходи чаи допивать.
– Спасибо, подруженька. Прощевайте пока, Юрий Егорович!
– Избу эту наш отец в тридцатом году построил,- оглянувшись, сказала тетка, когда они вышли за ворота.
– На прежнем пепелище. Зимой среди ночи кулаки нас подожгли. Завалины соломой обложили, стены керосином полили. А засов входной двери зубом от бороны заклинили. Занялось все разом с четырех сторон. И не собрать бы наших косточек, если бы пе сила отцовская. Вышиб он двойную раму, нас с Егорушкой прямо в снег выкинул, маму за нами следом, а уж последним сам вы-брался. Волосы себе спалил, рубаха на нем затлела. До сей поры забыть не могу, как он на снегу катался, огонь па себе гасил. А добро наше все дотла сгорело, ложки од-пой на всех не осталось.
– Схватили поджигателей?
– Кто их видел? Руки-ноги не оставили. Подозревали братьев Веретенниковых, да попробуй докажи! Только после коллективизации вражье свое обличье, они выдали. А теперь поведу я тебя к самому святому нашему месту…
В центре села, на взлобке, посреди обнесенного железной оградкой скверика, белел четырехгранный обелиск.
– Раньше тут часовня была, а после войны поставили мы памятник всем сельчанам, которые жизнь свою за счастье народное отдали. В два столбца тридцать три фамилии. Левый столбец с деда твоего начинается…
«РУСАКОВ АРХИП САВЕЛЬЕВИЧ.
1899-1931 гг.»
прочитал Юрий сразу же под словами «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ГЕРОЯМ». Ниже шли другие, незнакомые ему имена. Даты смерти сначала с семнадцатого по двадцатый год, затем с сорок первого по сорок пятый. Этих было больше всего. Невольно подумалось Юрию о том, что хотя за две тысячи верст от этих мест шла Великая Отечественная война, но и здесь оставила она скорбный свой след.
Он прошелся сверху вниз взглядом по второму столбцу и даже вздрогнул, прочитав последнюю фамилию:
«РУСАКОВ ЕГОР АРХИПОВИЧ.
1925-1952 гг.»
– Как же так?
– спросил он у тетки.
– Он ведь не на фронте погиб?
– Имя отца твоего занесли сюда по решению общего колхозного собрания. Во-первых, было у него два ордена солдатской Славы, а, во-вторых, погиб он, совершив трудовой подвиг. Я не буду тебе об этом говорить, вот поедем в город, там тебе отцовы друзья лучше меня расскажут. Потерпишь, Юронька?
– Хорошо, Таисья Архиповна.
– Тетей меня зови. Ладно?
– Да, тетя.
– А вот в этом доме помещается наше руководство, - кивнула она на двухэтажное каменное здание.
– Председатель наш, Хлопов Сергей Данилович, они с Егорушкой в один день на войну уходили…
Взор Юрия невольно застыл на железной вывеске над парадным крыльцом:
ПРАВЛЕНИЕ
колхоза имени Архипа Русакова
«Вот каков ты, русаковский корень, - смятенно думал он, - сумею ли я стать достойным твоим продолжателем?»
– Так еще в тридцать втором году нашу сельхозартель назвали, - угадав его мысли, сказала. Таисья Архиповна.
– После районные власти несколько раз пытались переименовать, только колхозники не согласились. Добрую память твой дед по себе оставил. И когда мы укрупнялись, четыре колхоза в один слились, общее собрание за наше название проголосовало… А там, напротив, школа наша. Давай заглянем?
– Давайте.
Школа была одноэтажной, но просторной. Уже в вестибюле запахло краской и свежей стружкой.
Ремонт идет, - сказала тетка, - каждый год подновляем. А построили пятнадцать годов назад. Мы-то с Егорушкой в старой школе учились. Размещалась она в доме, отобранном у богатеев Веретенниковых. В шести комнатах восемь групп занималось.
– А кто-нибудь из этих самых Веретенниковых в живых остался?
– Все сгинули. У Кузьмы Веретенникова трое сыновей было. Старший в колчаковню погиб, у белых служил. Двух младших за поджоги и убийства, к высшей мере приговорили. Сам же Кузьма где-то на высылке помер…
Они подошли к учительской комнате. Их встретила пожилая женщина в синем рабочем халате.
– День добрый, Серафима Ивановна, - поздоровалась с ней тетка.
– Вот племянника своего Юроньку привела.
– Добрый день, Таисья Архиповна. Здравствуйте, молодой человек, - приветливо обратилась к ним учительница.
– А ведь похож на Егора, очень даже похож!
– Серафима Ивановна более тридцати лет в нашей школе историю преподает, - сказала тетка, - еще нас с Егорушкой учила.
– Вы нам не позволите поглядеть школьный музей?- попросила тетка.
– Отчего же нет?
– сказала учительница.
– Правда, не очень хорошо у нас там. Перед побелкой все со стен поснимали. Пойдемте, я сама вас туда провожу.
Музей занимал всего одну небольшую комнату. Столы в ней были сдвинуты на середину, на них громоздилась какая-то кладь, укрытая листами оберточной бумаги.
– Отсюда, пожалуй, начнем осмотр, - подошла к одному из столов Серафима Ивановна.
– ¦ Тут у нас тридцатые годы.
– Она вынула из стопки небольшой портрет в багетовой рамке.
– Вот твой дед, Архип Савельевич. Фотографов в ту пору в наших краях не было, так его какой-то заезжий художник нарисовал. По просьбе комсомольской ячейки. Не шибко он на самого себя похож: не Репин, видать, в наше село забредал, но ничего другого нет…