Самозванка (дореволюционная орфография)
Шрифт:
– Мало… Мн надо тысячъ пять…
– Пять тысячъ?… Это очень много… Если попросить у бабушки, такъ…
– Ахъ нтъ!…
Настенька даже ногою топнула.
– Ну, какъ это можно!… Надо какъ-нибудь по другому…
Настенька обняла Вру за талію, съ чарующею улыбкою, которую она отлично изучила передъ зеркаломъ, взглянула на нее и пвучимъ, нжнымъ голосомъ проговорила:
– Ты возьми у бабушки потихоньку…
– Потихоньку?…
– У бабушки деньги лежатъ въ сундук; ключъ она прячетъ въ образниц, и теб легко будетъ отворить сундукъ и взять изъ него нсколько билетовъ… Тамъ ихъ много-много!…
– Но… но, вдь,
– Какой вздоръ!… Разв я стала бы учить тебя воровать?… Ты оскорбляешь меня, Вра… Вотъ, если бы я пошла въ сундукъ къ твоей бабушк – это была бы кража, а, вдь, это ты, вдь, это твои деньги, Вра! Ну, не сегодня, такъ завтра, не завтра, такъ черезъ годъ, а вдь, возьмешь же ты себ вс эти деньги…
– Да, но пока…
– Что? – рзко спросила Настенька.
– Пока это… это не хорошо, это грхъ…
– Да?… А вотъ это не грхъ?
Настенька дернула пиджакъ Вры.
– Это вамъ не грхъ, это вамъ, это!… He грхъ обманывать бабушку, быть самозванкою? He грхъ было меня обманывать?…
– He сердись, Настенька… Я, право не знаю, какъ… это сдлать… И это грхъ, и то грхъ… He лучше ли попросить у бабушки?…
– He смй говорить вздора! – крикнула Настя. – Если боишься и не хочешь – не надо, но знай, что я не прощу теб твоей жестокости тогда! Я все и всмъ разскажу!… Ты думаешь, что вотъ побьетъ тебя мать, да тмъ все и кончится? Нтъ, милая, тебя ожидаетъ судъ, позоръ, тебя за это самозванство въ острогъ посадятъ…
Настенька увидала, что опять слишкомъ жестоко обошлась съ Врою и смягчила тонъ.
Настенька не осталась въ этотъ день у Ярцевой надолго и посл обда отправилась домой.
Она сдлала то, чего хотла: Вра была порабощена ею.
Есть натуры, не лишенныя извстной доли характера, воли и щедро одаренныя свтлымъ умомъ, но въ то же время совершенно лешенныя способности долго и упорно сопротивляться постороннему вліянію и очень скоро попадающія подъ него.
Характеръ вотъ такихъ людей проявляется лишь тогда, когда дло коснется только ихъ собственныхъ, нераздльныхъ съ ними интересовъ, когда отъ этого не страдаетъ интересъ другого лица и когда никто не вмшивается въ то или другое ршеніе такихъ натуръ. Но разъ такая натура должна противостать желанію другого лица, и особенно лица близкаго, дорогого, – она длается мягкою, какъ воскъ и уступаетъ очень быстро.
И это – не слабость.
Это – мягкость сердца, доведенная до послдней степени. Это доброта, та доброта, которую называютъ „простотою“ и о которой говорятъ, что она „хуже воровства“.
Это – натуры изъ мягкаго куска воску.
Попадаетъ кусокъ воску въ руки художника – изъ куска этого можетъ выйти чудное произведеніе искусства; попадаетъ въ грубыя, грязныя руки, изъ него выходитъ грязный комокъ, отбросокъ, никуда негодная вещь.
Съ такими натурами часто приходится имть дло судебному слдствію; часто, очень даже часто, такія натуры фигурируютъ въ крупныхъ судебныхъ процессахъ.
Вра была именно такою натурою, и Настеньк, при небольшой даже ловкости и безъ особаго напряженія воли, удалось поработить ее, тмъ боле, что Вра была у нея „въ рукахъ“, а еще боле потому, что Вра считала себя виноватою, грховною и страшно хотла чмъ-нибудь искупить этотъ грхъ свой передъ Настенькою.
Она отдалась ей, она сдлалась въ ея рукахъ послушнымъ орудіемъ и шла теперь по ея велнію на нехорошее дло, зная, что оно нехорошее…
И
Проводивъ подругу, Вра заперлась въ своей комнатк и легла на постель.
Ей хотлось заснуть, но какъ она ни старалась сдлать это, ей не удавалось.
Она закрывала глаза, принимала удобную позу, старалась думать о чемъ-нибудь самомъ незначительномъ, но сію же минуту глаза открывались сами собою, поза мнялась, а мысли упорно направлялись къ одному и тому же предмету.
Надо взять у бабушки денегъ и отдать эти деньги Наст. Деньги эти Наст необходимы, и она, Вра, должна непремнно добыть ихъ. Она, Вра, очень нехорошее дло хочетъ длать, но ее къ этому привело еще боле нехорошее дло, и теперь уже невозможно вернуться назадъ, а надо все глубже и глубже увязать въ какую-то тину, которая засасываетъ, сильно засасываетъ и увлекаетъ куда-то въ бездонную пропасть… А тамъ, быть можетъ, и конецъ… Конецъ всему, что мучаетъ, терзаетъ, волнуетъ, отъ чего больно и страшно… Ахъ, скоре бы этотъ конецъ!… Но до него еще долго, еще надо что-то длать, кого-то обманывать… А если не длать ничего того, что такъ тяжело?… Ахъ, этого нельзя!… Сила какая-то влечетъ, сила, большая той, которая готова сопротивляться… Мама желаетъ… мама погибнетъ, если не длать… Настя тоже желаетъ, и ея надо слушать, непремнно надо, a то что-то страшное случится…
Что-же страшное?…
Вра не могла ршить этого и не пыталась даже ршить. Она отдалась чужой вол и покатилась, какъ шаръ, брошенный съ горы… Ей хотлось лишь докатиться куда-нибудь… Скорй бы, скорй!… Забвеніе, покой… Такой бы покой, чтобы ничего не ощущать, не думать, не слышать, не знать…
Вра, думая все это, – или не думая даже, а переживая всмъ существомъ своимъ, – стала засыпать и сейчасъ же сны смшались съ дйствительностью, начался кошмаръ…
Вра слышала то голосъ матери, то голосъ Настеньки, то плакалъ кто-то у нея надъ ухомъ. Когда сонъ покидалъ двушку, она, не открывая глазъ, вспоминала о разговор съ Настенькою и говорила сама себ, что надо такъ сдлать, какъ она велла ей, и сейчасъ же, засыпая, она начинала грезить, и что-то тяжелое, уродливое вставало передъ нею, что-то давило ее; а тамъ опять двушка просыпалась и думала о своемъ положеніи, о матери, о бабушк.
Нсколько разъ во время этого тяжелаго сна Вру будили, стучась въ дверь, звали пить чай, ужинать, спрашивали о здоровь.
– Лежу, нездоровится… He хочу ни пить, ни ужинать, – отвчала Вра.
Часу въ одиннадцатомъ мать ея постучалась особенно энергично и приказала отпереть дверь.
– Что съ тобою? – тревожно спросила Анна Игнатьевна, поглядывая на дочь, которая съ трудомъ прошла на кровать, отворивъ дверь.
– Такъ, нездоровится что-то… Голова болитъ…
– Напейся липоваго цвту, а горчичникъ я поставлю теб… Жару, кажется, нтъ у тебя, а идешь – шатаешься; значитъ… значитъ серьезно прихворнула…
Вра успокоила мать, выпроводила ее изъ комнаты и сказала, что хочетъ спать.
Все было тихо въ дом Ярцевой. Слышно было, какъ по двору бгала собака, громыхая цпью; гд то мышь скреблась и попискивала, откуда то доносился храпъ крпко и сладко спавшаго человка. Настала ночь.
На сосдней колокольн пробило часъ, рзко прозвучалъ колоколъ, зазвенлъ дребезжащимъ звукомъ и замеръ.
Вра встала, отворила дверь своей комнаты, стараясь не скрипть, и вышла въ корридорчикъ, а потомъ и на лстницу.