Самозванка (дореволюционная орфография)
Шрифт:
Вру, какъ ножемъ рзало отъ этихъ ласкъ старухи, отъ ея добрыхъ, полныхъ участія, словъ; какъ огнемъ, жгли ее добрые, нжные взгляды старухи, вдругъ подобрвшей, вдругъ ставшею доброю бабушкою изъ суровой, нелюдимой и до сихъ поръ жесткой старухи.
За чаемъ присутствовала и Завариха.
Тетушка „модной двицы“ пристально глядла на эту сцену, и чуть замтная улыбка скользила по ея тонкимъ губамъ.
– Ужъ и дйствительно, что это за необыкновенной нжности нашъ Васенька! – проговорила она сладкимъ голосомъ. – Точно и не кавалеръ, а барышня…
И Анна Игнатьевна и Вра слегка измнились въ лиц.
– Право-слово барышня, –
– Будетъ врать-то! – сурово перебила бабушка, приписывая замтное волненіе Вры конфузливости. – Молодъ Васенька, ну, и слабъ и нженъ, а пройдетъ года три, онъ у насъ богатыремъ будетъ. Я помню отца-то его, молодецъ мужчина былъ, рослый, широкоплечій, кровь съ молокомъ, въ него и Вася будетъ… Вотъ твоя племяненка-то такъ совсмъ наоборотъ – на мальчишку похожа. Остричь ей косу, такъ хоть за солдата отдать, хоть на коня верхомъ посади, да шпагу дай… Ты, Вася, не очень съ Настасьей дружи: не научитъ она тебя ничему путному…
– Ахъ, чтой-то вы, благодтельница! – запротестовала Завариха. – Моя Настенька – барышня образованная, умная, съ манерами, она Васеньк пользу принесетъ… Да ужъ и дружба же у нихъ!… Ровно дв подружки, а не барышня съ кавалеромъ…
Это становилось невыносимымъ, и Вра была близка къ обмороку.
Она выпила чай, поблагодарила бабушку и быстро ушла въ свою комнату.
Вернувшись въ свою комнату, Вра отворила окно и сла на подоконникъ.
Она долго сидла на окн, облокотившись на косякъ, и смотрла на далекое небо и неслась къ нему думами…
Что-то тамъ за синимъ небомъ?… Тутъ вотъ шумятъ люди, суетятся, хлопочутъ изъ-за чего-то, куда-то спшатъ, такъ часто злятся, а тамъ… Какъ тихо тамъ… Тамъ ничего этого нтъ, конечно, и легко должно быть въ этомъ голубомъ эфир, наполненномъ свтомъ и тепломъ солнца… Уйти бы туда; къ жизни ничего, ничего не привязываетъ…
Вра двинулась къ краю окна, точно желая броситься впередъ, полетть…
– И, вдь, все кончится, если вотъ броситься туда, – проговорила она. – He къ небу этому полетла бы я, а вотъ на этотъ мощеный дворъ, на эти камни и разбилась бы, а тамъ и кончено все… Но небо это приметъ ли меня тогда?… Самоубійца… Нтъ, нтъ, не надо этого!…
Двушка отпрянула отъ окна, точно ее оттолкнулъ кто.
– Надо жить и терпть, и тогда уйдешь туда, въ это чудное небо…
„А разв на земл нтъ никакихъ уже радостей? – какой-то внутренній голосъ спросилъ Вру. – Ты посмотри какъ хорошо и тутъ, на земл этой! Сколько блеску, радости, жизни“…
Вра опять подошла къ окну и поглядла на широкій дворъ бабушкина дома.
Голуби цлыми стаями вились около конюшни; кудрявая двочка, дочка кухарки, бросала имъ овесъ и весело смялась, а красавецъ кучеръ, поигрывая на гармоник, любовался на эту двочку и на ея мать, свжую блую женщину красивую и здоровую.
Она вдова была, и въ дом говорили, что кучеръ зимою женится на ней по любви.
Красавица-баба давала кормъ курамъ и мшала что-то блыми красивыми руками въ корыт, а сама смялась надъ какими то словами жениха и все поглядывала на него, да на дочку, – любовно ласково поглядывала, а жизнь ключемъ била въ этой сильной молодой красавиц и просилась наружу.
„Вотъ живутъ же, – подумала Вра, – наслаждаются и долго будутъ жить“…
Вра залюбовалась этой дворовой идилліей и какъ будто
Кто-то хлопнулъ тяжело калиткою; цпная собака взвилась на дыбы, загромыхала цпью, и залилась яростнымъ лаемъ.
X.
Вра повернула голову по направленію къ калитк и увидала вошедшаго на дворъ.
Это былъ молодой человкъ лтъ двадцати трехъ-четырехъ, высокаго роста, стройный, одтый очень хорошо, но безъ того бьющаго въ глаза шика, который служитъ признакомъ франтовства и къ русскому человку не идетъ, несвойственъ русскому человку, какъ, напримръ, не пошло бы къ французу русское одяніе. На вошедшемъ была лтняя срая пара, при бломъ жилет и сшитая не по послдней очень уродливой, кстати сказать, мод, а такъ, какъ это шло къ фигур, къ росту. Пальто, того же сраго цвта, молодой человкъ держалъ въ рук, шляпа была у него мягкая, безъ претензіи на „рембрантовскую“ [1] , но и не тотъ противный „котелокъ“, который едва прикрываетъ макушку и почти лишенъ полей. Свтлый галстукъ шарфикомъ очень шелъ къ чистому юношескому лицу молодого человка.
[1] ШЛЯПА «а ля РУБЕНС», «а ля «РЕМБРАНТ» – широкополая фетровая шляпа, вошедшая в моду в XVI веке, особенно в Нидерландах. Название получила потому, что встречается очень часто на картинах Рубенса и Рембрандта. (Примечание вычитывающего)
Кром всего этого Вра замтила большіе, задумчивые глаза вошедшаго и румяныя полныя губы, опушенныя сверху темными усами.
Молодой человкъ попятился немного отъ загремвшей цпью и яростно залаявшей собаки, улыбнулся на свой напрасный страхъ и посмотрлъ на окна дома.
Что-то неотразимо милое и симпатичное было во взгляд его темныхъ глазъ, въ его доброй улыбк. Добротою такъ и дышало все его красивое лицо, но въ тоже время, въ очертаніи бровей, въ разрз губъ, въ сильной фигур сказывалось и что-то такое, что ручалось и за силу его. Вра пододвинулась немного къ краю окна и попристальне разглядла вошедшаго.
Онъ между тмъ, не обращая уже вниманія на неопасную собаку пошелъ по двору.
– Николаю Васильевичу, особенное наше почтеніе!… Здравствуйте, батюшка! – сказалъ замтившій его кучеръ и, бросивъ гармонику, пошелъ навстрчу.
– А, Игнатій, ты какъ сюда попалъ? – проговорилъ молодой человкъ.
– Живу здсь, сударь, на мст-съ. Какъ отошелъ отъ Крючковыхъ посл смерти самаго, такъ сюда и поступилъ… Вы какъ изволите поживать?…
– Спасибо, живу понемногу… Ольга Осиповна дома?
– Дома-съ… Цыцъ ты, проклятый!… – крикнулъ кучеръ на собаку. – Вотъ дуракъ-то, на своихъ лаетъ!… Давно стало-быть, не были у тетеньки, коли собака не узнаетъ васъ, Николай Васильевичъ?
– Да, давненько… здилъ заграницу, больше года тамъ прожилъ…
– Токъ-съ… Я пойду доложу о васъ, сударь… Да, вы никакъ пшкомъ пожаловали?
– Пшкомъ.
– То-то молъ, a то бы я ворота отперъ… Эй, Даша, поди доложи хозяйк, Николай, молъ, Васильевичъ Салатинъ, пришли. Невста, сударь, моя… Женимся…
Кучеръ оскалилъ блые, ровные зубы и указалъ на побжавшую съ докладомъ Дарью.
– Доброе дло, – усмхнулся гость.
– А вы еще не женились, Николай Васильевичъ?…
– Пока нтъ.