Сердце Ёксамдона
Шрифт:
Она открыла дверь — третья незапертая дверь за сегодня.
Внутри сарай был одним помещением, без перегородок и окон, с утоптанным земляным полом. По стенам тянулись кабели, на тумбах и стульях были расставлены увлажнители воздуха, не меньше десятка. Все работали одновременно, так что пар поднимался под потолок и даже собирался там в облачка. Пахло горным вершинами, наверное, из-за ароматизаторов.
Посреди стоял высокий стол в окружении двух табуретов, а чуть в отдалении от него — маленький комнатный фонтан, бесконечно перегоняющий
— Хан Чиён? — раздался голос.
Его обладатель будто вынырнул из тёмного и полного пара угла. Смотрел на Чиён по-настоящему виновато, избегая её взгляда.
Выглядел он неплохо, хотя и осунувшимся и немного помятым.
— С тобой всё хорошо? — спросил он неуверенно. Явно не знал, что говорить.
— А с тобой-то? — спросила Чиён в ответ возмущённо, набрала воздуха, чтобы начать орать, но вместо этого громко чихнула от попавшего в нос пара. Потом ещё.
Она не могла остановиться, лишь наблюдала, как он через пару её чихов полез споро в карман за телефоном и принялся что-то набирать, кося одним глазом тревожно в её сторону, а вторым — на экран.
Наконец перестав чихать, Чиён шмыгнула носом и спросила чуть задушено:
— Что ты там гуглишь? Как люди лечат простуду?
—
Услышав её вопрос, Кын замер. Показалось или нет, что тут был какой-то намёк?
— Ты не так уж хорошо им притворяешься, — продолжила Чиён. Она говорила это спокойно, даже небрежно. Сказала и принялась искать в сумке платок. Нашла, вытерла нос.
Взглянула на Кына, пожала плечами и села на один из табуретов, положив сумку на стол.
А Кын всё стоял, замерев, и размышлял: почудилось или нет?
— Вы все — все могли бы побольше остерегаться, — произнесла Чиён, поглядев на него и потом уставившись в сторону. Её взгляд перебегал от увлажнителей к фонтану и обратно. — Собака племянницы тебя не признала. И Юнха больше не называет тебя «оппа». И каждый раз, когда она произносит имя Санъмина, но имеет в виду тебя, будто, ну, чуть запинается. Ок Мун наверняка всё знает. И ты ведёшь себя совсем иначе — со мной. Сперва я испугалась. Что схожу с ума. Потом — того, что могло случиться. Я… не могла придумать ничего нормального, что бы это объяснило. Пришло поверить в ненормальное, и это оказалось удивительно просто. Ты так ничего и не скажешь?
Она мельком бросила на Кына взгляд — с золотыми отблесками. Хан Чиён по-настоящему злилась, догадался Кын.
Поэтому сделал несколько очень осторожных шагов, встал с другой стороны стола и, подумав, спросил:
— Что-то ещё меня выдало?
— Хочешь знать, что исправить? Вряд ли кто-то ещё догадался… Ну, мои чувства теперь другие. К Ким Санъмину я относилась иначе.
— Я не нравлюсь тебе, как он? — спросил Кын. Сердце человеческого тела встрепенулось — сейчас Кын был слишком слит с чужим телом, и оно отвечало на его собственные эмоции.
Этот трепет был
— Нет, это что-то другое… — взгляд Чиён застыл, она проверяла саму себя. — Появилось другое чувство.
— Какое?
— Свободы. Я и не знала, что живу в неразделённой любви, как в клетке. Которую могу открыть, как захочу. Потому что её прутья прогнили, а срок моего плена давно истёк. Что это давно не любовь, а привычка… Мы говорим не о том, о чём я хочу спросить, — её голос сделался суровым, Чиён опять сверкнула глазами и заговорила чётче и громче:
— Сперва поверила в ненормальное, а потом поняла, что все всё знают, но не я, и что мне остаётся? Я даже не могу спросить, что происходит, раз вы решили держать меня в неведении. Могу только ждать, пока кто-то из вас не соизволит сказать мне правду. И рассчитывать на то, что Юнха не оставила бы Санъмина в беде. Она переживает, но относительно спокойна, значит, пока он более-менее в безопасности. Значит, вы знаете, что делаете. Но теперь… теперь я совсем не уверена. Ты — ты скажешь, что происходит? Или мне пойти пытать Ок Муна?
— Не надо! — вырвалось у Кына само собой. Чиён удовлетворённо кивнула:
— Я знала, что ты его боишься. Говори… Начни со своего имени, наверное.
— Меня зовут Ли Кын, — покорно сообщил он.
— Начало хорошее. И что ещё ты мне расскажешь?
Чиён говорила с ним так, будто он ничего не стоил. Кына это задело.
Что-то зашевелилось в нём — нехорошее, он это точно знал. Может быть, желание ответить на обиду? Ведь она подставилась сама, потребовав правду, но не уточнив, какую именно. Кын мог бы ей немножечко отомстить, показав, что ему тоже палец в рот не клади.
Желание отомстить, да, смешанное с мыслью, что у него появился шанс исполнить заветную мечту, тайное упование. Очень, очень эгоистичный был бы поступок.
И в то же время… Кын не мог сопротивляться этому. Даже видение чаши добрых дел — золотой, стоящей на древнем камне, высоко в горах, среди сияющего на солнце снега — которое обычно его успокаивало, в этот раз не помогло.
— Я могу сказать тебе правду, — его язык будто шевелился сам собою, выговаривая слова, о которых позже Кын обязательно пожалеет. — Я вижу в тебе сияние. Жемчужину дракона. Твоё следующее перерождение вернёт тебя в истинную форму, давно забытую, ты оставишь человеческий облик и вновь обернёшься той, кто ты есть, йонънё, золотая драконница.
Он выдохся: жажда мести угасла, пискнув от страха напоследок. Но отступать Ли Кыну было уже некуда. Так что он решил идти до конца и гордо выпрямился, глядя на Хан Чиён сверху вниз.
Она тоже смотрела на него — внимательно, не пряча глаз, и молчала.
Кын решил, что она ему не поверила.
Тогда он показал ей, кем является. Позволил облику Ким Санъмина сползти, как старой шкуре, открыв того, кто за ним прятался. Теперь Хан Чиён должна была увидеть всё — не только его собственное лицо, но и его суть.