Серебряный меридиан

Олломоуц Флора

Я работаю…»*.

— Вижу, — он подошел и сел рядом, перелистывая блокнот.

— Знаешь, есть идея. Давай включим в программу рождествен-

ских концертов в Эджерли-Холле твои стихи в твоем исполнении.

— Идея замечательная, — медленно произнесла она.

Говорить не хотелось. Он лег на широкую тахту вдоль стены

лицом к ней и, подперев голову правой рукой, смотрел на нее. Она

устроилась как его отражение, подперев

голову левой рукой.

Столько родного было в нем сейчас. Нет, всегда было в нем. Тя-

нуться, любоваться, ласкаться и целовать, терять самообладание

от нежности и любви — только этого хотела она сейчас.

Почувствовав, что глаза ее выдают, она, созданная из слов, как из

атомов, лихорадочно искала что сказать, превращаясь в себя без слов.

— Если нет, — тихий голос вывел ее из замешательства, — просто

посмотри на меня.

Она посмотрела и тут же оказалась в его объятиях — в библио-

теке Эджерли-Холла на дедовской тахте при свете торшера и на-

стольных ламп.

* Фейхтвангер Л. Гойя, или Тяжкий путь познания (пер. Л. Гинзбурга).

119

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

Они касались друг друга сгибами локтей, запястьями, изгибами

шей, впадинами плеч. Точно умываясь друг другом, они терлись

щеками, лбами, носами. Казалось, они давно знали друг друга, как супруги, долго бывшие в разлуке, и теперь им только нужно

было вспомнить, что именно они друг о друге знали. Они дро-

жали от пронизывающей нежности и замирали, замедленно

удерживая притяжение. Джим прикоснулся к ее щеке, она попро-

сила положить на свое лицо ладони. Он закрыл, как от яркого

света. Она узнавала — это были егоруки. Она заплакала, но удер-

живала его ладони, а чуть успокоившись, разомкнула эти теплые

длинные створки.

Стоило Джиму коснуться ее под тонким свитером, они, как про-

стреленные, первое мгновение не могли вздохнуть, оцепеневшие

от острых спазмов. Еще миг и они точно освобождали друг друга

из плена. Одежда сошла, как отслужившая кожа. Они соединя-

лись, точно вплавляясь друг в друга. Когда они замерли, содрога-

ясь, Виола почувствовала, как его слезы упали ей на глаза и, смешавшись с ее слезами, потекли по щекам. Они плакали и смея-

лись беззвучно, всматриваясь друг другу в глаза.

— Что же тебя не было так долго?

— Я была. У тебя. В тебе.

— Как долго тебя не было.

— 500 лет.

Почему у нее вырвались эти слова? Но то, что происходило

с ними теперь, никакому знанию не поддавалось. Она

медленно

проводила ладонью по его шее и затылку, запуская пальцы в во-

лосы, и заново внимательно разглядывала лицо.

Вдруг она засмеялась.

— Держись. «Я буду ревнивей, чем берберийский голубь…»

Джим погладил волосы у нее на виске.

— Значит, — он целовал ее брови, потом, чуть отстранился, чтобы посмотреть в глаза, — у тебя не будет повода для ревности.

Она легла на его плечо. Тонкая, нежная. Казалось, она, словно

мягкая глина, заполнила собой каждый его изгиб. Движения ее

стали плавными, точно в ней развернулась крепко затянутая пру-

жина. Он погладил ее по спине, и она потянулась всем телом, за-

крыв глаза. Она согревалась. Она играла. Он наблюдал. Потом оба

затихли. Он уткнулся лбом в ее плечо.

120

ЧАСТЬ I. ГЛАВА XII

— Ты освободила меня. И сама не знаешь, как ты меня освободила.

— От чего?

Он долго молчал, подбирая слова.

— Из непринадлежности. Не отпускай меня. Пожалуйста, не

отпускай. Никогда.

Она прижалась щекой к его ладони.

— Я буду с тобой.

Снова несколько минут они молчали.

— С нами это должно было случиться только здесь, — прервала

молчание Виола.

— Почему?

— Где же еще? Все началось с книг. В библиотеке.

Она снова притянула к себе его руку. Они уснули, не погасив

лампу.

В один из первых январских вечеров, когда они были наедине, Джим сказал:

— Я хочу сделать тебе предложение.

Она замерла.

— Деловое, — он отвел взгляд и, помолчав несколько секунд, про-

должил. — Стать драматургом для «Флори Филд» и, если да, то

и продюсером фестиваля в Эджерли-Холле.

Приходит время, когда каждый мужчина хочет, чтобы его жен-

щина просто была с ним, в его доме, а женщины любят чувство-

вать свою принадлежность. Джим Эджерли в этом ничем не

отличался от других мужчин. Влечение и любопытство, пробуж-

даемое ее внешностью, отзывчивость на ее голос, нежность, ува-

жение к ее уму и чуткое понимание ее таланта — все сплелось в его

чувстве, многогранность которого удивляла, а глубина — трогала.

Утром он предупредил, что не отпустит ее даже домой. А она

в ответ просто сказала, что, по ее мнению, его квартира на Эджер-

тон-Кресент больше подходит им обоим. За день до отъезда в Лон-

дон Джим ходил по дому настороженно, стараясь не привлекать

к себе внимание, но пристально приглядываясь и прислушиваясь