Шаль
Шрифт:
Срок — восемь лет. Прощай любимая семья, устоявшаяся жизнь, друзья, родной город, комбинат… Ему некого было винить. Он сам так решил. Сам сделал выбор.
Степанков поразился: ведь никто, никогда, ни словом… А все же рядом были, в одном городке жили, ходили, смотрели в глаза…
А отец просто не хотел, чтобы он, Володя, переживал, страдал. Решил лучше остаться подлецом в глазах сына. Володе так легче будет жить.
Мать ездила на свидания, ничего не говоря сыну, приезжала после них, как больная…
О-т-е-ц! Родной… Какая же я зажравшаяся, самодовольная сволочь! Не знаю, не помню даже, где твоя могила. А когда в последний раз был на могиле мамы, деда,
Он не сразу понял, что это за звук. Звонил мобильник. Мила сама не знала, почему позвонила. Быстро отмахнулась от внутреннего укоряющего голоса тем, что должна узнать, все ли с человеком в порядке, и набрала номер. Беспокоилась…
— Да?
— Володя, я добралась. Все нормально, Володя! Что с тобой? Володя!
— Мила?
— У тебя странный голос. Что происходит?
— Мила… Мила, я не знал… Я люблю отца… И маму, и деда с бабушкой… Мне срочно нужно их проведать. Я — подлец, Мила. Но тебя я люблю… Ты мне нужна…
— Мне приехать? Сейчас? Это из-за письма? Что в нем?
— В нем отец. Мой отец. Тот, которого я никогда не знал. Он… он настоящий. А я оказался дерьмом. Ничего, я справлюсь. Тебе нельзя сейчас. Я хочу… Мне надо побыть одному. Обязательно одному. Мне надо разобраться с этим самодовольным мерзким типом — Владимиром Степанковым… Вот, гад… Все, я больше не буду… Вот мои руки… Я беру себя в них…
Они говорили еще долго. Он медленно, но неуклонно трезвел. И протрезвел настолько, что сообразил, что наговорил на целое состояние, которого у нее нет. Ладно, надо не забыть купить ей карточку.
Утром Юра только головой покачал, глянув на шефа.
— Вам же в Оренбург…
— Оренбург? А, ну да… Значит, полечу… Может, оно и к лучшему.
Работа закрутила его, завертела, затянула. Но боль из сердца не уходила. Спустя пару недель он стал организовывать «окно» для поездки в свой город. Распределял работу среди замов, сославшись на сверхнеотложные личные дела и необходимость вырваться на недельку… Те, поняв его по-своему, многозначительно улыбались. По конторе пробежал слушок: «Шеф, кажется, влюбился. Скоро конец холостяцкой жизни». Степанков этих разговоров не пресекал. Пусть лучше так.
А Мила все никак не смогла назначить встречу для разговора — он как-то замотался в своих проблемах. Да и нельзя сейчас, надо отложить — у человека такие переживания, не может же она нож ему в спину втыкать. Она старалась не надоедать, не звонить, а от прямых предложений увидеться — увиливать. Да он и не настаивал…
Москва, июнь 1997-го
Все пошло не так, как запланировала Мила. В годик у Лизы обнаружились проблемы со зрением: оказалось, что девочка родилась почти слепой, одним глазом она практически не видела… В более раннем возрасте это не было заметно, и потому не сразу взялись за лечение. Правда, врачи уверяли Милу, что и это бы не помогло — медицина в таких случаях бессильна. Они с Арсением собрали денег, Мила с Лизой отправились в клинику в Израиле, девочку обследовали, пытались лечить, но все без толку. Ей объяснили: даже в самых лучших клиниках такие операции еще не делают массово, только экспериментально. Если она и уговорит какое-нибудь светило, то стоить операция будет таких денег, которые Мила с Арсением не заработают даже за сто лет. Девочка обречена на инвалидность…
Поэтому Мила не смогла пойти на работу, как хотела: за Лизой нужно было постоянно ухаживать и приглядывать. Арсений отреагировал на новость спокойно, заявил, что сам заработает на жизнь, она может спокойно сидеть дома. Его карьера складывалась все успешнее и успешнее, как и предсказывал дядя, он сумел открыть свою фирму и стать состоятельным бизнесменом. Его как будто устраивало то, что из-за болезни девочки Мила станет полностью зависима от него. Как ни старалась, она не нашла другого выхода — пришлось согласиться. Мила оказалась полностью беспомощной.
Тогда-то и случилось между ними то, что впоследствии стало обыденностью. Они поспорили о чем-то малосущественном, вроде покупки продуктов на выходные. Она доказывала свою правоту, он возражал, горячился, потом вдруг подскочил к ней и сильно схватил за плечо. Она крикнула, что он делает ей больно. А он вдруг наотмашь ударил ее по лицу. Она застыла, как громом пораженная, держась за щеку, потом села на стул, закрыла лицо руками. Он, ни слова не говоря, вышел из кухни.
Потом вдруг вернулся, схватил и потащил ее в спальню, бросил на кровать и стал бить, а потом сорвал с нее одежду. То, что происходило дальше, ей не хотелось вспоминать…
— Ты меня уничтожила… Это все из-за тебя, — шептал он, — расскажешь кому-нибудь — отниму Лизу…
— Не отнимешь, — прорычала сквозь слезы Мила.
Арсений понимал, что со временем он начал испытывать нечто вроде болезненной зависимости от Милы: он не мог жить и с ней, и без нее. Она превратилась в его навязчивую идею, мучительницу и рабыню, вызывала в нем какие-то странные противоречивые чувства: ненависть и обожание. Ему хотелось делать ей больно, заставлять страдать, хотелось мучить ее, издеваться над ней. Порой он не мог удержаться: набрасывался на нее и давал волю своим загнанным внутрь и потому еще более воспаленным и жгучим желаниям. И в этот момент он испытывал головокружительное, болезненно-сладостное наслаждение. Потом мучился, раскаивался, клялся себе, что больше этого не повторится, но проходило время, и он чувствовал, что дурманящий морок вновь накатывает на него.
Мила окончила институт и занялась переводами. Она вдруг как-то сразу повзрослела. Ничего не осталось от той наивной девчонки, которая когда-то приехала в Москву на каникулы. У нее была цель — вырастить дочь, и ради этого она готова была стать кошкой, защищающей своего котенка, и разодрать глотку любому, кто подойдет к ней с недобрыми намерениями. Пелена спала с ее глаз. Теперь Мила не верила в сказки. Она никому не даст больше возможности принимать решения за нее.
Арсений заявил, что уходит, она не удерживала его и даже обрадовалась. А потом само собой получилось так, что Зоя Павловна, Зоха, как она стала называть ее, стала ездить к ним все чаще и чаще. То привозила свежеиспеченные оладьи или пирожки, то платьице Лизе. А потом начался размен квартир, и они стали жить вместе. Этим Зоя Павловна как бы пыталась оправдаться, исправить то, что сделал ее сын…
Когда Лизе исполнилось пять лет, на день рождения вдруг заявился Арсений. Он вел себя вызывающе, кричал, бил посуду, порвал на жене платье, исступленно тащил ее в спальню. Зоха увела испугавшуюся девочку на улицу, они остались одни. Арсений смотрел бешеными глазами на жену и продолжал выплевывать ей в лицо ругательства, шипел, что ненавидит ее, хочет уничтожить и не успокоится, пока не сделает это…
Только тогда она впервые заметила, что у мужа неестественно расширены зрачки.