Шаль
Шрифт:
Для Степанкова все же оставалось загадкой, отчего Арсений ушел из семьи. Совсем, что ли, подлец? Мила явно чего-то недоговаривала, и он решил ее не торопить. Значит, еще не пришло время. Сейчас им хорошо? Да. И — ладно.
Мила не могла сказать главного. Она понимала, что в Степанкове все бурлит от вопросов, на которые он так и не получил ответов. Понимала, но ничего не могла поделать. Она не может, да и не должна говорить об этом. Ему не нужно знать про это, ведь их ничего не будет связывать в будущем.
Если бы она только могла предполагать, при каких обстоятельствах он узнает правду. Настоящую правду. Тогда, возможно, решилась бы открыться ему до конца. Глядишь, и трагедии не произошло бы.
Эту тайну знали только они с Арсением…
То, что произошло у Милы со Степанковым, заставило ее по-новому оценить ситуацию, поверить в себя, увидеть и Арсения в новом свете. И… еще больше испугаться. Теперь она понимала, что он ее просто так не оставит, что он добивается ее полного уничтожения. Комплекс неполноценности он ей уже привил. Если бы она не пошла работать, то, наверное, впала бы в депрессию. Умерла бы от осознания собственной ничтожности. Но у нее оставалась Лиза.
Теперь она будет жить ради Лизы, это ее крест — полуслепой ребенок, которого надо достойно вырастить.
Мила попробовала завести любовника. Случай представился этим летом в командировке. Это оказалось просто — но не нужно. От первой измены, а это было как лишение невинности во второй раз, у нее остались разочарование и чувство стыда. Стало противно и еще более одиноко.
Все. Помылась в душе и приготовилась к долгому одиночеству, пока не вырастет дочь. Но дочь будет нуждаться в ней всегда. Поэтому ее человеком, ее мужчиной мог стать только тот, кто примет ее дочь. А найти такого она и не надеялась.
Когда Мила увидела на Лизином празднике Степанкова, сердце ее екнуло. Но насторожило его богатство, и не зря, как оказалось. Образ жизни таких, как он, она представляла хорошо, хватило за глаза Арсения. А вот же, попалась. И главное, сначала решила — обойдешься, богач и ловелас. Она, Мила Овсянникова, проживет свою жизнь достойно, раз уж она такая провинциальная дура, как говаривал ее муж. А потом-таки сорвалась, поддалась чувствам. Вот теперь и пожинает плоды.
Отправляя по электронной почте послание Степанкову, она считала, что делает это только для того, чтобы отдать часть долга. Хотя можно было и подождать. Но одно то, что любимая свекровь Зоха заняла деньги у незнакомого человека, вышла просить милостыню, Мила считала постыдным фактом своей личной биографии.
Но потом… что-то сломалось, нарушилось в расчетах. Все-таки женщины быстрее соображают. И если Степанков хотел еще раз проверить, нужна ли ему Мила, то Мила-то уже точно поняла, что он, Володя Степанков, — это то, что ей нужно. И… испугалась. Как оказалось, не напрасно, вот и выяснилась причина страха, который подспудно мучил ее. На самом деле Степанков оказался подлецом с запятнанной биографией, со своим скелетом в шкафу. Словом, таким же, как и все. Исключений, оказывается, не бывает.
На следующий день, в воскресенье, они проспали почти до обеда.
Мила хотела было отправиться на кухню, чтобы заняться стряпней, но Степанков лишил ее такой возможности, и она принялась рыться в книгах.
— Володя, тут альбомы со старыми фотографиями. Можно, я посмотрю?
— Давай, изучай.
Мила потянула с полки старый, потертый альбом. Он оказался неожиданно тяжелым. Посыпались фотографии, альбом упал, ударился о книжную полку, переплет лопнул, и из него вылетели пожелтевшие, густо исписанные листки.
— Ой, Володя, я тут что-то нехорошее натворила… Иди скорей…
Степанков вышел с кухни в фартуке, вытирая полотенцем руки. Присел на корточки. Осторожно поднял альбом, листочки… И так, не вставая, принялся читать.
— Что это, Володя?
— Сейчас, сейчас… Мила, это… это… Я не знаю… Подожди минутку. Кажется, это письмо отца… Дата… Мне тогда было четырнадцать… Да, четырнадцать… Я ведь думал, что он бросил нас… Мила, постой, я должен…
— Что-то случилось, Володя? На тебе просто лица нет. Мне нельзя взглянуть?
— Не знаю. Здесь то, чего я и не знал о своей семье, по-моему. Кажется, так… Я должен разобраться.
— Я тебе сейчас нужна? А то Зоха с Лизонькой скоро будут дома…
— Ладно, ты поезжай. Сейчас вызову машину…
— Нет-нет. Я на метро, так быстрее.
Мила поняла, что не только на обед, но и на кофе рассчитывать не придется. Со Степанковым что-то произошло. Он не выпускал пожелтевшие листки, дрожавшие в его пальцах. Чувствовалось, едва она выйдет из дома, он тут же снова начнет читать. Так даже и лучше. Она уйдет прямо сейчас и навсегда.
…Это было письмо отца маме. Из тюрьмы. Степанков читал и перечитывал его. Дважды… Трижды… Откладывал. И снова возвращался к нему. Прошел на кухню, достал было из бара коньяк, посмотрел-посмотрел на бутылку, поставил обратно. Открыл холодильник: джин… водка… Полный стакан водки. Залпом. Закрыв глаза, прислушался, как огненная холодная река потекла вниз, к желудку, потом теплым потоком стала подниматься вверх, к затылку, щекам…
Отец… Он вернулся к полке, поднял альбом. Отец сидел за убийство, которого не совершал. Взял на себя вину другого. Поступить иначе он просто не мог.
А Володя думал, что отец их бросил. Когда они с Мишкой вернулись из пионерлагеря, мать, отводя глаза, сухо сообщила, что отец уехал далеко и надолго. Так было нужно, и когда Володя вырастет, он его поймет. С тех пор что-то надломилось в ней, она заметно изменилась, постарела, что ли. Теперь он понимал, почему.
Это потом мальчишки во дворе нашептывали, что тот, мол, нашел другую женщину. Небось женился и новых детишек наделал. Степанков сам не знал, почему, когда отец внезапно вернулся после стольких лет отсутствия, он его так и не спросил, где он пропадал. Неловко, что ли, было? А теперь со стыдом признался себе: он тоже думал, что отец завел другую семью. А сам отец ни словом не обмолвился на эту тему, просто вернулся и стал жить так, как будто и не уезжал никуда, как будто так и надо.