Шаль
Шрифт:
— Михаил, — растерянно представился Золотарев. — Целоваться будем? Пьяница, негодник, талантище! Так он вам меня характеризовал?
— Ладно, Миша, что стоять под дождем, вперед! — скомандовал Володя.
Они прошли друг за другом по длинному коридору административного здания, завернули в плохо освещенный тупик. Юра открыл дверь большой комнаты без окон, включил свет, и люминесцентная лампа под потолком замигала, как будто колебалась: включаться или нет. Помещение было заставлено стеллажами. У стен стояли длинные ящики, укутанные в мешковину, какие-то фигурки и даже… фонтан.
Это было еще одно хранилище Степанкова. Покрупнее, чем в лоджии квартиры. Сюда он складывал все, что считал ценным, но громоздким для дома или офиса.
Здесь хранились и Мишкины картины. Их укутали поролоном, завернули в ткань, защитили от света.
— Ну, показывай свои сокровища! — гремел Мишка.
Мила молчала.
— Юра, открывай. Ящики с картинами, которые Слава Коваленко закупал, помнишь?
— Сейчас, Владимир Иванович, момент.
— Не спеши, открывай осторожно. Упаковку не выбрасывай! Посмотрим и снова упакуем.
Юра начал вскрывать, а Мишка хотел закурить. Юра покосился на него, но Степанков нервно прикрикнул:
— Здесь не курят, Миша!
— Все, все, все… — Михаил сел у дверей и стал наблюдать за Юрой, который орудовал гвоздодером.
Сначала Юра открыл все четыре ящика, поставил крышки рядом. Только потом вынул первый холст. Поставил его к стене, затем второй, третий… Володя посмотрел на Мишку. Тот сидел не дыша.
Неожиданно громко раздался голос Милы:
— Господи, откуда это, Володя? Чье? Кто автор? Чудо какое!
— Знакомься, автор перед тобой. Мой друг — Михаил Золотарев, «лучший колорист России», как называет его жена. Прошу любить и жаловать…
— Бог мой, я же думал, что никогда вас, мои дорогие, не увижу. Как же я соскучился. Как по детям родным, честное слово! Ай да Вовка, ай да шельмец! — причитал, раскачиваясь на стуле и вглядываясь в свои полотна, «лучший колорист России». — Не увезли, не увезли вас, родненькие вы мои!
Три зрителя реагировали по-разному. Юра сдержанно улыбался. Степанков настороженно молчал. Мила вопросительно переводила взгляд с одного на другого, как бы ища ответа у каждого.
— Так чье это?
— Очень трудно догадаться! Вовкино! Степанкову принадлежат. Он их купил у меня. А я думал, что это иностранец покупает… Он так все подстроил. Надурил…
— Каталог есть? На французском или на английском? В интернете сайт есть? Такое пропадать не должно. — Мила демонстрировала спокойный практицизм на фоне сентиментально-романтического спектакля огромного бородатого мужчины.
— Нет у него каталога. Даже на русском, плохонького, не то что в интернете. Он у нас такой, посконно-самодельный: читать-писать не умеет, только творить. Остальное за него должны делать другие.
— Это все — к жене моей, Ларисе. Я не член вашего общества потребления. Я — художник. И этим все сказано.
— Да, Лариса, та все сделает, все обустроит, — иронично покивал Степанков.
А Мила все рассматривала картины.
— Агент у вас есть?
— Есть-есть. 007. С правом на убийство. Таланта. Догадываешься, кто? Же-на… Только она ничего не делает. Они страдают вместе. От отсутствия взаимопонимания с обществом ненасытного потребления…
— Миша, вы что, хотите только писать и чтобы вас не трогали, да? — Мила пыталась смягчить натиск Степанкова.
— Да пусть он от меня отвяжется. Умник. И Ларису оставит в покое. Да, агент. Да, хочу только писать. Высокопарно выражаясь — творить. Точка. Все. Ничего мне больше не надо. А на какие шиши я буду каталоги эти делать? За перевод плати! За фото плати! Такие деньжищи вложить надо…
Степанков молчал. Когда последняя картина была вынута, осмотрена, потом завернута и положена на место, он скомандовал:
— Ну, пошли! Юра, мы ждем тебя на улице!
Мелкий противный дождь решил, видимо, на весь день посвятить себя городу и его немногочисленным прохожим. Серенький денек подобрался к обеду. Здесь, в промышленной зоне Москвы, заводы в последнее время практически не работали, и сегодня, в выходной, московские задворки были тихими и безлюдными.
В лужах плавали бурые листья, ярко зеленела мокрая трава. Степанков глубоко вдохнул чистый воздух и подумал, что давно он не был просто так, с друзьями, не по делу, на прогулке. Ему захотелось куда-нибудь поехать в шумное, людное, праздничное место, в новый ресторан, угостить друзей.
— Миша, можно спросить тебя как знатока, куда бы нам поехать пообедать? Так, чтобы место было новое, приятное. Ты же завсегдатай злачных мест. Откройся, светик, не таись. Где вы, гурманы, бражничаете? Я угощаю!
— Мы с Лариской дома сидим, селедочку с картошечкой едим. Не то что вы, олигархи.
— Да, мы, олигархи, не прочь пообедать в хорошем месте. Куда едем?
— А поехали в «Грабли», — оживился вдруг Мишка. — Там, говорят, хорошо. Там пиво дают. Слушай, Володя, давай Лариске позвоним. Что она одна дома сидит?
— Конечно, звони, — в голосе Степанкова энтузиазм несколько погас, но тем не менее он протянул ему мобильник, — буду безмерно рад. Она нам поднимет настроение. Заехать за ней?
— Я сам заеду. А вы поезжайте в ресторан. Надо заказать на четверых, на балконе, а? Тебе понравится, — в предвкушении похода в ресторан Мишка заметно повеселел, зашевелился.
— А ехать-то куда? Скажи водителю…
— Проспект Мира, у метро «Алексеевская» на нечетной стороне. Номер не помню.
Мила, казалось, не слушала их разговор. Но когда они сели в машину и тронулись, она тут же вынула свой телефончик, набрала справочное, узнала адрес и телефон ресторана «Грабли», перезвонила туда и заказала столик на четверых на свою фамилию.