Смерть ростовщика
Шрифт:
– Ну, ладно, в жизни богатых молодых людей все это бывает, – сказал я, – но зачем ты обращаешься к этой двуногой скотине? Почему не взять в долг у какого-нибудь индуса или у другого ростовщика?
– Во-первых, у всех ростовщиков – индусы они или мусульмане – нравы одни и те же, они не отличаются от этого типа. Ну, во-вторых, боюсь, что если свяжусь с другим ростовщиком, моя тайна может сделаться известной отцу. А Кори Ишкамба скорее даст отрубить себе голову, чем выдаст тайну. Потому-то и беру я деньги у этой «двуногой скотины».
Звук шагов прервал признания моего приятеля. Вернулся Кори Ишкамба. С лампой
Кори Ишкамба спустился еще раз и принес тетрадь. Он и мой молодой приятель погрузились в расчеты. Наконец Кори принял деньги, юноша получил из его рук свою расписку и, порвав ее, сунул в карман. Мы поднялись, чтобы уходить.
– Подождите немного, выйдем вместе! – сказал Кори Ишкамба. Передав сторожу лампу, сам он одной рукой взял тетрадь, а другой вынул из-под столика совок с углями. В совке не оставалось и следа огня – все угли успели прогореть и превратиться в золу.
– Что вы собираетесь делать с этой золой? – спросил я Кори.
– Здесь не только зола, – объяснил он, – есть еще угольки, видите, тлеют. Вот если бы я высыпал их в ямку под столиком, все угли превратились бы в золу. Теперь вы, наверное, поняли, почему я поставил угли прямо в совке: высыплю эту горячую золу под столик во внутренней комнате, где я сплю, и буду перед сном греть ноги.
С лестницы мы спустились в коридор, а оттуда вышли на улицу. Позвав своих жен, Кори Ишкамба велел им закрыть ворота и никому не открывать. Кори со сторожем направились к крытым базарным рядам, а мы снова обогнули болотце, занимавшее часть квартала Кемухтгаран, и зашагали по направлению к дому. Снег все еще падал, его навалило так много, что ноги утопали по щиколотку. Мороз усилился.
Коль скоро, рассказывая о Кори Ишкамбе, пришлось мне упомянуть о моем приятеле – сыне богатого торговца, познакомлю вас с ним поближе.
Знакомством с этим юношей я обязан покойному поэту Мухаммеду Сиддику Хайрату [15], одному из моих близких друзей.
Молодой сын торговца был неплохим человеком. Он не кичился богатством отца, как это нередко случалось с другими состоятельными юнцами, и не гнушался дружбой с деревенскими париями – учащимися медресе, даже предпочитал наше общество компании богатых и заносчивых мальчишек.
Отец моего приятеля был человеком своеобразным. Будучи неграмотным, скрывал это не только от посторонних, но и от меня, друга своего сына. Мне часто приходилось проходить мимо его лавки. Иногда ему надо было прочесть только что поступившее деловое письмо, а сына, обученного грамоте, в лавке не оказывалось, и он подзывал меня:
– Сделайте милость, выпейте пиалу чая!
Я садился. Он вынимал письмо и подавал мне.
– Прочесть вам? – спрашивал я.
– Нет, я уже прочел сам, только вот не разобрал некоторые слова – стар стал, глаза плохо видят. Сделайте одолжение, прочтите мне места, которые я покажу вам.
И он начинал показывать мне эти «некоторые места». Они составляли ту часть письма, в которой, после обычных приветствий, излагалась суть. За вступительной частью письма проводилась черта, чтобы облегчить чтение. Я читал отдельные строки. Если смысл не выяснялся из этих строк, он просил прочитать немного выше.
А
Он любил строить из себя муллу. Когда бывал свободен от торговых дел, подзывал прохожего муллу и затевал с ним схоластический спор на знакомые ему понаслышке религиозные темы. Иногда старик пытался втянуть в спор и меня. Но я уклонялся, ссылаясь то на неотложные дела, то на нелюбовь к спорам. В ответ он язвительно улыбался и говорил с упреком:
– Когда шейх не знает своего дела, жалуется, что мечеть тесна... – И старик принимался за наставления: – Вы, домулла, целиком отдались поэзии, не думаете о многом другом, более важном. Не стоит с головой погружаться в чтение чужих стихов и даже в сочинение своих. Разве когда-нибудь разбогател хоть один поэт? Не надейтесь сколотить себе капитал поэзией!
Он был знатоком шариата, большим ханжой и старался каждый свой шаг согласовать с предписаниями религии: входить в уборную обязательно с левой ноги, в мечеть или в дом – с правой. Это было постоянной его заботой. Он никогда не нарушал подобных правил и упорно наставлял других. Сына он держал в ежовых рукавицах, требуя, чтобы и тот строго соблюдал предписания шариата. Он не разрешал ему курить даже чилим, хотя в Бухаре курили очень многие. Это не мешало, однако, сыну не только курить, но и пить вино, что было решительно запрещено исламом и в Бухаре строжайше преследовалось.
Бай был скуповат и сам проверял все домашние расходы. Сыну было строго-настрого наказано не тратить на себя ни гроша ни дома, ни вне дома. Зато дважды в год ему разрешалось устраивать с ведома отца угощение для друзей. Одно проводилось в принадлежащем их семье загородном саду, другое – также за городом, на мазаре [16] ходжи Бахауддина, во время гуляний на празднике Красного Мака [17].
Гостей, которые также выбирались самим папашей, должно было быть не более пяти-шести. К ним присоединялись два младших сына бая и один слуга. Однако мой приятель не ограничивался этим и тайком приглашал всех своих приятелей.
В день, назначенный для приема гостей, бай выдавал сыну, рассчитывая на известных ему гостей, рис, сало и лепешки домашней выпечки. Мясо, морковь и лук он также покупал сам в соответствующем количестве. Чтобы отвезти гостей к месту пирушки, он приказывал заложить собственную арбу с невысокими колесами. Отведя младших сыновей в сторонку и подергав их для острастки за уши, бай строго приказывал им доносить обо всех лишних тратах или совершаемых в тайне от него проделках старшего сына.
На этих пирушках я бывал в числе гостей, приглашаемых с ведома отца. Мы складывали выданные баем продукты в хурджин и, погрузив его на арбу, отправлялись в путь.
Как только мы выезжали за город, мой приятель, останавливал арбу и спрашивал младших братьев:
– Хотите проехаться в фаэтоне?
– Хотим, хотим!
– Я найму фаэтон, только с условием, что вы не скажете отцу!
– Не скажем, не скажем!
Он шел на биржу и нанимал два новых, модных фаэтона, запряженных парой лошадей, увешанных бубенчиками. Мы садились в фаэтоны и отправлялись дальше. По пути арба поверх продуктов, выданных баем, нагружалась всяким добром, купленным без его ведома.