Смерть ростовщика
Шрифт:
К тому времени, как мы добирались к месту пирушки, следом за нами прибывали и остальные гости, также в фаэтонах, приглашенные молодым хозяином тайком от отца. С фаэтонщиками он расплачивался, конечно, сам.
А бай радовался своей ловкости и считал, что ему удалось без больших расходов оплатить за все угощения, на которые приглашали его сына в течение года.
X
Было время суровых зимних холодов. В Бухаре, где обычно осадков выпадает мало, уже целую неделю, с того самого вечера, когда мы были у Кори Ишкамбы, не переставая, шел снег.
Дворов перед домами, как
Одежда моя мало годилась для таких холодов, и в последний день учебной недели, – он падал на вторник, – я решил не идти на занятия. Я лежал в своей худжре, укрывшись потеплее. Часов около десяти в дверь постучали. Это был богатей-торговец, отец моего приятеля. Я сильно удивился его приходу – никогда раньше он не посещал меня. В замешательстве, вместо того чтобы сказать «будьте любезны, войдите», я невольно спросил:
– Что случилось?
– Не могли бы вы пойти ко мне домой, – услышал я.
– Хорошо, – ответил я.
Не расспрашивая и не рассуждая, я пошел за нити. Дорогой бай не произнес ни слова. Мне говорить было нечего. Мы шли молча. По выражению лица моего спутника я догадался, что он в большом затруднении.
Когда мы вошли в его дом, он открыл комнату для гостей. Я подсел к низенькому столику, покрытому одеялом, и с удовольствием протянул ноги к горячим углям.
Бай принес чай, лепешки, поставил на столик, сам сел с другой стороны, и мы принялись пить чай.
Бай молчал, изредка бросая на меня быстрый взгляд. Мы были совсем одни. Молчание начало тяготить меня, и я спросил:
– Где ваш сын?
– В лавке, он заменяет меня, когда я ухожу. Нельзя же днем запирать лавку.
– А почему же вы оставили лавку в разгар торговли?
– У меня важное дело к вам!
Я был озадачен: какое дело может быть у бая ко мне? Он никогда не обращался ко мне ни с какими делами, если не считать чтения писем, да и то лишь в тех случаях, когда рядом не оказывалось его сына. Что могло случиться? Может быть, он узнал о расточительстве сына и хочет выведать у меня, сколько тот транжирит? Что мне ему отвечать? Сказать всю правду – значит предать, а скрыть – значит солгать... Я умолк, погрузившись в размышления. Упорно молчал и он. И все поглядывал на меня, как бы стараясь понять и оценить меня.
– Что же у вас за дело ко мне? – спросил я, не в силах оставаться в неведенье.
– Да, да, – как бы очнувшись, проговорил старый торговец. – Есть у меня просьба, не знаю только, исполните вы ее или нет...
– Если смогу...
– Если кто и сможет – только вы один!
– Ну, хорошо, скажите, в чем она заключается?
– Я хочу, чтобы вы съездили в селение Розмоз, Вабкендского туменя.
– От Бухары до Розмоза не так близко, как от моей худжры до вашего дома! Ровно четыре санга [18] – тридцать две версты! Согласитесь, добраться туда в такой мороз не просто!
– Вам не придется идти пешком! Я оседлаю для вас своего коня!
– Одежда у меня легкая, промокнет от дождя и снега, ни суконного халата, ни особой накидки от дождя у меня нет.
– Это пустяки. Я дам вам свой нарядный
– Если я возьмусь выполнить вашу просьбу, то не за плату, а из дружеских чувств к вашему сыну. Умный человек не станет губить себя в такую погоду ради денег!
– Хвала вам, домулла, – сказал бай обрадованно. – Я слышал, что гиждуванцы во имя дружбы готовы идти на смерть. Оказывается, это правда.
Бай коснулся моей слабой струнки. В то время я еще был очень глупым гиждуванцем, считал, что если гиждуванец чего-нибудь не выполнит во имя дружбы, то это опозорит всех его соотечественников. В этот момент мне казалось, что если я не выполню просьбу отца моего друга, земляки-гиждуванцы непременно скажут: «Ты не пошел ради дружбы трудным путем. Этим ты опозорил имя гиждуванца, унизил нас перед горожанами. Позор тебе!» Это соображение заставило меня решиться.
– Ну, ладно, ради дружбы я поеду, что бы ни случилось!
Увидев, какое впечатление произвела на меня его ловкая лесть, бай решил одурачить меня еще больше:
– Был у меня слуга по имени Абдунаби, верный и бесстрашный. Он заболел, вернулся в родное селение и умер, вы знаете об этом. Мой сын, увы, не отличается таким мужеством, чтобы в зимнее время, когда поля и степи безлюдны, решиться ехать из города за тридцать две версты, тем более что ехать надо в Розмоз, где большинство жителей из рода Файзи Святого [19]. Да что там, не только мой сын, никто из горожан не поедет в такое время года. А если и поедет, то потеряет или одежду, или лошадь. Я знаю, что вы из бесстрашных гиждуванцев, потому и решился вас побеспокоить!
– Я ничего не боюсь! – воскликнул я со свойственным гиждуванцам бахвальством. – Что мне потомки Файзи Святого, пускай хоть сам воскреснет и преградит мне дорогу, я сумею убрать его с пути... Когда надо ехать?
– Сегодня, сейчас!
– Так поздно? Ведь пока я соберусь и выеду, будет час дня, до сумерек останется всего четыре часа. В Розмоз за это время не доехать в такую погоду. Дорога очень тяжелая.
– В том и состоит трудность этого дела, что надо съездить туда именно сегодня. Завтра вы должны привезти сюда двух человек. Они нужны здесь в четверг утром. Если это не удастся сделать, поездка не будет иметь смысла.
– Эх, – вскричал я, – будь что будет!
Бай пошел седлать лошадь, а я сидел, обдумывая предстоящую мне поездку, и живо представил себе долгую дорогу, занесенную снегом, покрытую льдом...
Вскоре бай вернулся в комнату и высокопарно произнес:
– Милости прошу, конь готов!
– Но объясните в конце концов, – к кому же я еду и каких двух человек должен привезти сюда? – спросил я.
Бай рассмеялся:
– Верно, верно! За хлопотами я разговорами о дороге и дружбе позабыл объяснить! – Пошарив рукой в боковом кармане, он вынул оттуда запечатанное письмо и передал его мне. – В Розмозе есть весьма почтенный человек, арбаб [20] Хатам. Вы заедете прямо к нему. Отдайте ему это письмо вместе с пачкой чая, которую я положил в ваш хурджин. Он найдет нужных мне людей и отправит с вами.