Сны Тома Сойера
Шрифт:
— Том, — тихо сказала Ребекка. — Я вспомнила. Этого никогда не было.
Том устало вздохнул, как всегда вздыхают человеку, которому трудно объяснить самые простые вещи:
— Бекки, мы с Геком пошли на кладбище, с дохлой кошкой, сводить бородавки. И тут… Ты послушай! — Том взял с этажерки изрядно потрепанную книгу, полистал… Меж тем Ребекка украдкой осматривала комнату.
— Том, — сказала она. — Если об этом даже и написано в книжке, то это вовсе не значит…
— Вот! — перебил ее Том. — Дядюшка Сэм не даст соврать. Слушай:
— Господи, Том, они идут! Они идут! Это они! Что нам делать?
— Не знаю. Ты думаешь, они нас увидят?
— Ох, Том, ведь они видят в темноте, как кошки. И зачем только я пошел!
— Да ты не бойся, Гек… Может, они нас и не тронут. Ведь мы ничего плохого не делаем, ведь мы будем сидеть тихо-тихо, может, они нас и вовсе не заметят…
— Том! Опомнись! Вовсе не обязательно, что все это было на самом деле, даже если так написано в книжке у мистера Клеменса.
— Да? Ты хочешь сказать, что старик все это придумал? Так почему же тогда я сам это помню?
— Потому что ты слишком много читаешь эту книжку. И не читаешь больше ничего другого, даже Библию.
— Врешь! Я очень хорошо помню, как мы с Геком пришли на кладбище. С нами была дохлая кошка. Потом появился доктор Робинсон и эти двое. Потом доктор стукнул Мефа Поттера доской от гроба. Потом индеец Джо всадил нож Мефу Поттеру… то есть, тьфу! Доктору Робинсону в грудь по самые яйца, то есть… я хотел сказать — по самую рукоятку. Потом… Если не веришь, давай спросим самого мистера Клеменса. Кстати, я постоянно читаю Библию на ночь.
Том не на шутку разволновался, Ребекка внимательно осматривала его лицо: не показались ли уже пятна…
— Мистер Клеменс умер, — жестко и тихо сказала она. — А доктор Робинсон до сих пор жив, он прописывает тебе пилюли. Ты все перепутал, Том. Гек мне рассказывал… Вы действительно носили ночью на кладбище дохлую кошку, чтобы свести бородавки, чуть не наложили в штаны от страха, когда вспорхнула сова, бородавки так и остались на месте, а вы убежали домой.
— Доктор Робинсон жив, ты говоришь… — нахмурился Том. — Он снился мне только что. Снилось, как будто этот Робинсон купил отель в глуши и заманивает туда проезжих. Это, конечно, молодые парочки, которые хотят, ты сама знаешь что. За ужином им подсыпают снотворное и потом, в задней комнате, доктор устраивает анатомический театр. Каждую ночь он режет и режет на куски человеческие тела, и их пребывает все больше и больше…
— Замолчи, Том!
— Нет, слушай! И вот мы с тобой приехали в этот отель. Вспомнил, как он назывался: «Медовый месяц». Это как раз, чтобы привлекать парочки. И вот мы с тобой поужинали и ложимся в постель…
— Ох, не надо этих подробностей!
— Каких подробностей?
— Про постель.
— А про мясо?
— Боже мой, мясо! Сколько лет мы не ели мяса!
— Про наше мясо. Твое и мое мясо. Доктор Робинсон полосовал людей на мясо, Бекки, на мясо! На мясо…
Ребекка, наконец, нашла, что искала. И сразу, как только увидела, вспомнила, как называется эта вещь — пресс-папье! Оно стояло на низком столике позади кресла-качалки: похоже, Том взял его, чтобы колоть орехи…
— Мясо, мясо, мясо… — туда-сюда раскачивался Том, впадая в бормочущее забытье, и Ребекке ничего не стоило обогнуть его с запада и, пятясь, нашарить и цепко схватить пресс-папье.
Страшная черная кукла
— Прости меня, дорогой, — сказала Ребекка, держа пресс-папье щепотью за точеную ручку.
Том сидел неподвижно, вытаращив остекленевшие глаза куда-то на кончик своего носа, по которому ползала огромная, в полноса, муха. Эта была жирная черная муха с золотистым брюшком, она похотливо терла ручками, переступала ножками, топталась другими своими конечностями и настолько была полна жизни, движения и силы, что Том со своим жалким носом казался еще неподвижней, черней и страшней.
Пресс-папье представляло собой мраморный полукруг, в который был вбит медный штырь, на который была надета точеная, как уже говорилось выше, буковая ручка. Бук — это дерево, которое в изобилии произрастает на западе Мизуры, там, где равнина начинает сначала лениво холмиться, затем — как бы все чаще и чаще работая ягодицами, взбираться в чистоту и синь Скалистых гор.
Ребекка осторожно поставила пресс-папье на кухонный стол и толкнула. Прибор часто закачался на плоскости, уминая, как гигантский космический жернов, невидимых существ, которые, говорят, живут повсюду, но только, чтобы разглядеть их, надо воспользоваться специальным прибором из стекол. Ребекка видела их в детстве, когда их водили из школы в городской музей, но она до сих пор не верила в их существование, полагая, и — как знать? — может быть, вполне справедливо, что все они живут только внутри этого противного прибора.
— Том, дорогой! Вот-вот все кончится, для тебя и для меня. Признаться, я разыграла тебя тем, что доктор Робинсон лечит тебя и прописывает тебе пилюли. Он умер давно, и его действительно зарезал индеец Джо, там, на кладбище. Этот случай мистер Клеменс как раз описал правдиво. Вот где он действительно приврал, бедняга, так это как мы с тобой писали какие-то слова на грифельной доске, а потом целовались… Вот уж чего на самом деле не было. Когда мы с Геком в первый раз делали сам знаешь что, а вы с Джимом подглядывали в щелочки, а потом ты пригрозил, что все расскажешь моему отцу, если я не выйду за тебя замуж… Да, мистер Клеменс был слишком добрый и порядочный человек, чтобы написать в своей книге такое. Он был слишком порядочный, чтобы написать правду. А мы люди простые, ведь правда, Том?
Том сидел в той же скучной позе, привалившись спиной к ободу миски. Он уже спал, и, конечно, видел какой-то сон.
Ему снился остров, полный солнца и чудесных птиц; сокровища были уже собраны и увязаны в большие холщовые мешки, а над горизонтом, чуть различимые, поднимались, неумолимо доказывая выпуклость планеты, три синеватых мачты, — так представила себе Ребекка этот, самый последний, сон Тома Сойера…
Она взяла мужа на руки, согнула в поясе (сзади почему-то немного треснула спина, но Ребекка сразу ее подлечила, лизнув палец) и ляпнула его попкой на пресс-папье. Том закачался, покойно и тихо.