Солнечный ветер. Книга четвертая. Наследие
Шрифт:
– У тебя есть для меня невеста? – иронично улыбнулся Марк. – Кажется дочери иудейского народа еще никогда не управляли Римом.
– Но могли, – в ответ сдержанно улыбнулся Иуда. – Мне вспоминается как наша царица Береника10 едва не стала императрицей при цезаре Тите11.
– Я кое-что слышал об этом. Однако римский народ не готов принять к себе Эсфирь как это сделал персидский царь Артаксеркс.
– Ты знаешь нашу историю? – искренне изумился гость императора.
– Я много читаю, господин рабби Иуда.
Так, они и расстались, полные приятных впечатлений друг о друге.
«Я не оспариваю высказывание киника Антисфена12 о том, что уделом царей является делать хорошее, а слышать о себе только плохое. Все равно буду делать хорошее, – сказал он окружавшим его советникам. – Все мы, и я, и этот Иуда, пекущийся о своем народе, так поступаем и будем поступать, ведь наши мысли, мысли земных людей, нематериальны, а потому они доступны всем, пронизывают нас насквозь независимо от возраста и веры. Материально лишь дыхание богов, ибо именно оно создало окружающий нас мир».
Этот путь по востоку оказался полным поучительных моментов, совершенно неожиданных и очень важных, таких, как смерть жены, наказание Антиохии и теперь вот встреча с Иудой Ганаси, первосвященником евреев.
События эти неравнозначны, их вряд ли можно поставить на одну доску, сравнить, как сравниваешь иногда ценность монет: один ауреус стоит столько-то сестерций, а один сестерций стоит столько-то медных ассов. Душа Марка Аврелия неожиданно для себя, здесь, на востоке, ощутила весь мир: и запад, и восток во всем единстве и многообразии. Одно дело рассуждать об этом в теории и совсем другое видеть свои мысли, превратившиеся в реальную жизнь.
Да, почти сорок лет он прожил в Риме, потом долго воевал на границе с германскими варварами, а теперь открывал для себя Восток, как в юности находил для себя мысли основателей философских школ, вытаскивая их из свитков умных книг. Это было неожиданно, ново, возбуждало энергией первооткрывателя. Хотя, какое уж тут открытие – все уже сказано до него.
Однако… «Я гражданин мира!» – так он заявил Квинтилию и это было правдой.
Учения греков, египтян, сирийцев, иудеев и других народов, неважно, оформленные ли они в строгие научные труды или прилетевшие из глубин веков сказаниями и мифами, все это являлось кирпичиками, заложенными в стену единого мироздания.
«Я гражданин мира», – говорил о себе Марк Аврелий Антонин, император Рима, но подобным образом бы сказать о себе любой здравомыслящий человек, не знающий преград своим мыслям и своей душе.
Черная луна Александрии
Конечной целью восточного путешествия императора был, несомненно, Египет, а именно, главный город провинции Александрия. Никогда не бывавшей в столице Египта, Марк тем не менее, много слышал о ней. Впервые ему рассказал об Александрии его приемный отец император Антонин. Ворота Солнца и Луны, библиотеки и храмы, университет, основанные правителем Птолемеем, прямые улицы, созданные греческими архитекторами по указанию великого завоевателя Александра Македонского, ученые, философы, медики. Все это чрезвычайно впечатлило Антонина. Александрия была второй необъявленной столицей империи, потому мятежнику Авидию Кассию казалось столь важным заполучить здесь поддержку.
И он ее получил.
Прежде всего его поддержал наместник Египта Кальвизий Стациан. Ах, Стациан! Марк с сожалением признавал, что старый слуга и приятель, некоторое время возглавлявший канцелярию латинских дел, переметнулся к врагу. Извинить его могли только слухи о кончине императора, которые в те дни наводнили все государство. Но потом? Когда все открылось? Почему он остался с Кассием?
Марку доставили указ, в котором Стациан приказывал всему населению беспрекословно подчиняться новому императору Авидию Кассию. Предательство! Опять предательство!
В далеком прошлом, когда он, Марк, был еще мальчиком и когда был жив император Адриан, Марк наблюдал как тот занимался астрологией. Эта наука халдеев всего привлекала Адриана неопределенностью – будущее можно было трактовать по своему усмотрению, как кому вздумается, оно казалось расплывчатым, зыбким, точно бездонная глубина ночного неба, в которую затягивало любую планету. Именно Адриан, оторвавшись от своих занятий, однажды поведал, что у халдеев есть своя луна, отличавшаяся от видимой всеми. Вернее, две луны: черная и белая. Черная луна, ее приход, знаменовал погружение души во мрак, ее продолжительное пребывание там, в это время человека накрывало буйство, отчаяние, безысходность, его бросало в пороки, от которых трудно избавиться.
А затем, появлялась белая луна, спасавшая душу.
Как и всякое движение звезд у астрологов, появление черной и белой лун оказалось подвержено цикличности – от девяти до двенадцати лет.
«А сейчас какая луна?» – полюбопытствовал тогда юный Марк.
«У каждого свой срок, – мудро ответил Адриан, – тело мое, душа моя погружается во мрак, я это чувствую, я это знаю. А над тобой, Вериссимус мерцает Селена, белая луна. Она очищает своим светом твою душу, мой мальчик».
Такой разговор состоялся, когда боги уже готовились принять Адриана в свой сонм на горе Олимп. Тогда он звал Марка Вериссимусом13, отдавая дань его родовому имени и природной правдивости, которой мальчик не изменял с детства.
Сейчас же Марку, близкому к возрасту Адриана, кажется, что черная луна теперь появилась и в небе Александрии. Однако пришла она не для того завладеть его душой, она накрыла безумием столицу Египта, столь буйно и крикливо поддержавшую мятежного Кассия.
«Город сумасшедших или гениев?» – спрашивал себя Марк, вглядываясь в лиц этих людей, наполнявших улицы Александрии.
Он призвал к себе Тарутения Патерна, секретаря по латинским делам.
«Помнится божественный Адриан переписывался с консулом Сервианом и писал о Египте. Сделай запрос, пусть пришлют мне из Рима копию», – приказал он.
Это было еще в Палестине, после беседы с еврейским первосвященником. Затем короткое путешествие по морю привело их к александрийской бухте, вход в которую указывал гигантский Фаросский маяк. Их встретила пышная представительная делегация, возглавляемая новым наместником Цецилием Сальвианом, заменившим предателя Стациана. И здесь повторялась та же картина, преследующая Марка с того самого момента как его нога ступила на землю Востока: опять вокруг угодливые почтительные лица, вновь льстивые пустые речи, те же лживые глаза. Конечно, за исключением нового наместника. Цецилия Сальвиана Марк знал давно, тот не предатель. Хотя Стация, переметнувшегося к Кассию, тоже нельзя было заподозрить в желании изменить. Стаций отнюдь не выглядел изменником, наоборот, Марк считал его почти что другом.