Соучастник
Шрифт:
— Николаю, наверное, нагорело, что он не поехал в Охотоморск?
— Нет, не особенно. Кажется, там было какое-то совещание, а он вообще эти совещания не любит. Нет, ему ничего не было. Вы Колю не знаете. Ему нагореть не может, он у нас сильный.
Сильный, это да, подумал Косырев. С этим никто не спорит.
В Охотоморск Косырев вернулся поздно.
Стоя на палубе парома, который подвозил их к Матвеевскому, Косырев разглядывал приближающийся берег. Но нем, полускрытые деревьями, виднелись одноэтажные домики.
Наконец паром причалил, они с Волковым спрыгнули на дебаркадер. Волков кивнул:
— Тут тропинка есть. Ее лучше не терять, потому что потом запутаешься.
Метров через двести Косырев решил про себя, что тропинка — очень сильно сказано. Ветки и сухостой нещадно царапали лицо и руки, то и дело чиркали по сапогам и куртке. Все время приходилось продираться сквозь тугие ельники, двигаться боком, закрывать лицо локтем. Наконец они услышали стрекот работающих буров. Бурили где-то совсем поблизости. Остановившись, Косырев увидел сквозь ветки драгу и людей рядом с ней.
— Вышли,— не оборачиваясь, сказал лейтенант.— Артель.
Двое из артельщиков бурили, двое выгребали землю лопатами.
Вились легкие струйки отработанного горючего. Наконец стрекот стих. Бурильщики выпрямились, приставили буры и лопать» к стволам. Все четверо закурили.
— Видите? — Волков обернулся.— Стоит лицом к нам, у самой драги. Маленький. Гайлис его фамилия, зовут Роберт. Латыш. Он сейчас за старшого. А эти двое, которые лопатами работали,— Никаноренко и Пастухов. А второй с буром, толстый,— наверное, и есть Крокусов. Я его первый раз вижу.
— Установка такая: берете на себя этих двоих, с лопатами, Никаноренко и Пастухова. Опрашиваете их поодиночке. Я же поговорю с этим Гайлисом и с Крокусовым.
— Понял, Валерий Андреевич.
Они подошли к драге; все четверо с любопытством обернулись.
— Здравствуйте — Косырев остановился.
Гайлис, с кустистыми светлыми бровями и такой же светлой норвежской бородкой, сдвинул окурок в угол рта, театрально взмахнул руками:
— Милости прошу к нашему шалашу! — Показал на драгу: — Вон какая красавица у нас! Глянете, узнаете, что таксе рассыпная золотодобыча! Не желаете ли бурчиком поработать?
Косырев улыбнулся:
— А что. Я могу.
Гайлис нагнулся, приподнял бур:
— Пожалте, прошу. Двадцать пять рубликов кубометр, в ежели в бочок рискнете бурить, до полсотни за куб! Подработаете!
— Спасибо. Мне пока хватает своей зарплаты.
— Нам тоже своих трудодней хватает. Насчет чего будете интересоваться, товарищ майор?
То ли он разыгрывает шута горохового, то ли на самом деле такой — верткий и скользкий.
— Хотелось бы лично с вами поговорить.
— Со мной лично? С Гайлисом Робертом? Пожалте.
Старшой посмотрел на товарищей, развел руками — и они отошли за драгу. Гайлис хмыкнул:
— Что ж это наедине? Никак опять насчет Николая? Уланов вас интересует?
— Угадали.
— Ай-яй-яй, товарищ майор. Я ведь уже все вашему коллеге разобъяснил. Неужели мало?
— Я хотел бы услышать кое о чем еще раз.
— Я в ваших руках.
— Что вы вообще можете сказать об Уланове?
— Об Уланове.— Гайлис хитро прищурился.— А вот вы, товарищ майор, подумайте — если бы вы два года с человеком по урочищам да по стойбищам померзли, что бы вы о нем сказали? Если бы землицу два годика поковыряли вместе? Да не так, как сейчас, когда она мягкая, а зимой, когда мерзлоту ногтями разгребать приходится. Что бы вы о нем изобразили?
Окурок медленно, рывками пополз из одного угла, рта Гайлиса в другой. Помусолив его, старшой затянулся.
— Ясно вам, товарищ майор?
Нет, поддаваться на эти трюки Косырев не будет.
— Ясно-то ясно. И все-таки хотелось бы узнать ваше мнение поточней.
Гайлис нахмурился.
— Уу-ух! Поточней скажу: Николай на слово резкий, на дело крутой, но я с ним куда угодно пойду. Неприятно?
Будем считать, что понятно. Еще вопрос. Уланов оставил артель десятого марта. Это так?
— Опять вы про это десятое марта. Но ведь есть, же проездные документы, потом Уланова наверняка в эти дни видели в пути.
— Товарищ Гайлис. Прошу вас ответить на вопрос.
— Если вы подозреваете в чем-то Уланова — пустое дело. На преступление Николай не пойдет. Никогда не пойдет, не тот это человек.
— Допустим, я этому верю. Но мне нужны доказательства. Вот ваш ответ и будет одним из этих доказательств.
— Я не веду записей и дневников и не фиксирую, когда, кто и куда уезжает. Это дело старшого. А десятого марта старшим был еще Уланов. Вы, наверное, знаете, что у него умерли родители? Сначала отец. Он поехал его хоронить. Только вернулся — умерла мать. Телеграмма об этом до нас дошла с опозданием, две недели, считай, уже прошло. Мы в то время даже связи с внешним миром не имели. Знаете, что такое здесь ранняя весна? Так вот, Уланов в конце февраля несколько раз, и каждый раз, учтите, рискуя замерзнуть, ходил в Матвеевское, только чтобы хоть как-то связаться со своим домом. Да и нас бросить ему было не так просто, все же он старшой. Уехал он все же десятого.
— Вы отвечаете?
— Днем раньше, днем позже — гарантировать не могу.
— Вот это нас как раз и волнует.
— Если вы ставите вопрос ребром, отвечу: все же Николай уехал десятого. Еще чем-нибудь интересуетесь?
— Нет, спасибо.
Гайлис вдруг радостно и легко хлопнул перед носом ладонями:
— Черт! Вот дурак! Вы же день его отъезда можете легко проверить! Идти пешком отсюда до Матвеевского в начале марта было нельзя. Мороз грянул под пятьдесят, ветер. Коля уехал на тракторе лесхоза. А трактора лесхоза сюда, на Надымское стойбище, если приходят, то только по круглым числам! Десятого, двадцатого и тридцатого!
— Спасибо. Если по круглым — то в какое время дня эти трактора обычно приходят?
— Как успевают. Но обычно с утра.
— А так — где эти трактора находятся постоянно?
— В Матвеевском, в гараже лесхоза.
Они подошли к драге. Здесь одиноко стоял Крокусов; из-за рыхлого сложения и полноты он наверняка выглядел старше, чем был на самом деле. Казался хмурым, нелюдимым; на щеках и на округлом подбородке редкими кустиками росла серая, как пакля, щетина, маленькие глазки смотрели настороженно.