Современная история Красной Шапочки

Deserett

— Мам, не плачь, я же здесь, всё хорошо.

— Где же ты пропадала весь день?! Напугала меня до спонтанной уборки. Я даже погреб выдраила.

— Прости. Я не сегодня убегу, а завтра. Я перепутала в записке даты.

— Так где ты была? Ты бабушку навестила?

— Да… Видишь ли…

— Она здорова? Лекарство помогло?

— И да, и нет. Видишь ли, мама… она умерла. Её Волк съел.

— Что? Какой волк?

— Серый, мам. Серый Волк. Нет-нет-нет! — он отобрал у заметавшейся матери жакет и шляпку. Крепко схватил её, впадающую в новую истерику, за грудки и встряхнул. — Не надо

туда идти, тебе не нужно это видеть. Там столько кровищи было… Волк, понимаешь… прогрыз бабулю насквозь. Прибывшие по моей птицеграмме полисмены угрохали целую бочку кока-колы, пока кровь отмывали. И задержался я, потому что, ну… пока протоколы составили, улики собрали, я на кучу вопросов ответил… ответила! И похорон не будет пока, бабушкины останки проходят как вещественные доказательства. Ты не плачь, пожалуйста. Вот, выпей вискаря с содовой. Волка обязательно поймают! Он же преступник. Преступников всегда ловят. Полицейские кареты весь Лес прочёсывают. Вот…

— Но ты дома, в безопасности, и это главное, — Катрина выронила шляпку, подхватывая стаканчик с виски, и прижала к глазам мокрый насквозь платок. — Я так волновалась… Четыре пирога испекла, три съела, один подгорел. Ты голодна? Устала очень, наверное.

— Не голодна, но спать хочу. Тебе тоже надо поспать. Давай, ложись, мам. Я буду внизу, как обычно. Не бойся, среди ночи никуда не убегу.

— Обещаешь?

— Слово дочери! Дай поцелую… Сладких снов!

Чёрный Берет бегом спустился по лестнице, заперся у себя в комнате, переоделся и посидел немного за письменным столом, вслушиваясь в скрипы и шорохи домика. Когда всё более-менее утихло, он поднял вверх подвижную часть рамы и вылез в окно.

— Слово дочернее твёрдо и нерушимо, — прокомментировал он свою вылазку, крадучись перебегая от изгороди к изгороди. — Вот только нет никакой дочери, прости, маман, промашка вышла.

Минут за семь, обогнув кукурузное поле, он добрался до самой западной точки посёлка – глинобитной хижины с единственным окошком и низенькой дверью. Стекло стоило слишком дорого, поэтому окошко было затянуто промасленной бумагой.

— Псс. Дэз? Псс! Проснись. Эй… Малыш. Пупсик! Как ты там ещё не любишь, чтоб тебя называли…

Дверка бесшумно приоткрылась, из-за неё высунулась огромная лапища, которая с высокой точностью сориентировалась в пространстве над грядками моркови и прикрыла Ангелу рот. Вторая лапища легла на талию незваного гостя и втащила его в хижину. Дверка невозмутимо захлопнулась.

— Ну? — Дэз встал, пригнувшись (потолок его хижины предполагал либо сидение, либо лежание), зажёг огарок свечи и поставил на единственный табурет. Заспанным барабанщик не выглядел, только жутко нечёсаным, будто волосы лет двести не здоровались с гребнем и почти свалялись из немодных колтунов в супермодные дреды. — Что за сюрпризы среди ночи? Я думал, ты уже границу Дримленда пересёк, таможенников соблазнив.

— Ты совсем не рад меня видеть?

— Рад. Просто подтормаживаю, не знаю, как реагировать. Я намеревался начинать скучать по тебе примерно послезавтра. Или третьего дня.

— Дэз…

— Ну ладно, ладно. Ты начертал нам по-японски прощальный знак неровно и забыл проверочный крючок с ударением, видать, спешил очень,

иероглифически по новым правилам он означал, что ты… то ли умер, то ли эмигрировал. В общем, мы на поминках старались поменьше пить и побольше шутить, вдруг перепутали всё. А Ману чуть новую гитару не утопил. Увлёкся слегка.

— Дэз!

— Да я серьёзен! Серьёзнее некуда. Ну вот что ты хочешь услышать? Я обиделся, потому что ты накануне ни слова не сказал о побеге. Ещё я корил себя, что мы мало на полуночном бревне тусили, не все звезды досмотрели, восточный и южный горизонты остались не расчерченными. И что ты… так и не признался мне, что спишь иногда с бабами, но никакой радости они тебе не доставляют. Скучные потому что и брезгливые. На минет их вечно уламывать надо.

— Дэз, а мы были близки?

— Кто «мы»?

— Ты. Со мной. Ты и я. Не в смысле, не в том… Не для секса. По дружбе.

— Мне всегда этого хотелось, а что? Ты не особо подпускал к самой мякотке кого-то, только к шкурке, к телу. Ебля, и ничего серьёзного. Я тебя понимаю. Чтоб не было потом мучительно больно.

— Стало. Стало больно, Дэз. Я по глупости раскрыл мякотку, и ей сломали обе ноги. И я понял, как сильно мне не хватает друга – чтобы рассказать, какой я лох и как сказочно облажался.

— Ты лох, и ты сказочно облажался. Полегчало?

— Нет.

— Тогда неси ко мне сюда свою аппетитную тушку, я сделаю тебе хорошо и спокойно. И приятно, — Дэз растопырил руки в приглашении.

— Шею свернёшь? — Энджи недоверчиво подсел на его спальный мешок.

— Ах если б. Массаж. Ложись, мальчик, твоя кожа алчет обнажения и пальцев мастера.

— Я тебя боюсь с такими предисловиями, — и всё же он стянул через голову блузку, а затем и сарафан. Блестящий мускулистый торс при свете свечи показался и красноватым, и золотистым, а еще страшно лакомым, завидно ухоженным… и совершенно безволосым. Потерявшимся фрагментом из дорогого порно. И при этом – нарочито беззащитным, бери его и…

Дезерэтт проглотил пол-литра слюны. Юноша – внезапно – просто божественный, а ведь рос рядом, всё время, всю жизнь. У него на виду, как на ладони.

— Что-то не так? — скрестив ноги, Энджи сделал только хуже. Но его товарищ, на своё же счастье, временно лишился дара речи, чтобы не комментировать столбнячное состояние и причину вылезших из орбит глаз. — Ты завис на манер огородного пугала, что маман мастерила в прошлом году.

— Всё так. Просто ты… — забывшись, Дэз выпрямил спину и звучно стукнулся о глиняный потолок. — Ауч. Замнём. Наваждение какое-то, было и пропало.

— Что… — Ангел лёг на живот, — похож на моделей из лягушатно-имперского Vogue? Нравлюсь тебе?

— Нет. Ты намного лучше наманикюренных плоскодонок из Vogue. Чистенький, в шлюшном квартале не бывал никогда, за место на глянцевой обложке волосы соперницам не драл, зад никому не подставлял, — Дэз с хрустом размял ладони, встал рядом со спальником на колени, избавив голову от дальнейших потолочных травм, и принялся массировать великолепную скульптурную спину, нежданно-негаданно облагородившую его допотопный матрас. Между делом допил вторые пол-литра слюней. — Обожаю я тебя, начальник. Аж не верится, что ты вокалист «Проклятых»…