Статья Пятая
Шрифт:
– Она умерла из-за тебя!
Но хуже всего было то, что я тоже была виновата в ее смерти. Ведь если бы я попыталась задержать Чейза, то он бы не пошел в солдаты. Его не заприметили бы. Нас не попытались бы использовать, чтобы сломить его. По роковому стечению обстоятельств я убила свою маму. Стыд был настолько велик, что я не могла выразить его.
Он отпрянул на пятки, затем встал. Я знала, что ранила его. Я сделала это специально. Я хотела, чтобы ему было больно. Чтобы он испытывал такую же боль, как и я. Но разве он был на это способен?
– Да, - просто сказал он.
– Она умерла из-за меня.
– Уйди. Уйди от меня.
Прошли минуты. Но вот он ушел. Я слышала, как за ним тихо закрылась дверь.
* * *
Я проревела несколько часов, сжавшись в тугой комок. Я плакала, пока у меня не кончились слезы. А когда они кончились, мое тело плакало без них.
Каждый образ, возникавший в моем сознании, причинял боль. Все мысли заканчивались одинаково.
Я осталась одна. Совсем одна.
Когда я снова смогла дышать, я заставила себя подняться и проковыляла к окну. Я слышала, как в коридоре у Чейза спрашивали, что произошло. Он не отвечал. Это не имело значения.
Я ощущала тяжесть в руках. Тяжесть в голове. Как будто она распухла.
"Воздух. Как приятно," - подумала я рассеянно.
Через окно я выскользнула на пожарную лестницу: мне необходим был холодный водух, чтобы остановить жар. Балкон оказался слишком маленьким. Я могла бы спуститься вниз по лестнице. Могла бы выбраться на улицу. Отсюда она выглядела, как черная дыра. Наверное, я могла бы в ней исчезнуть.
Дождь принес утешение. Утешение впервые за тот промежуток времени, что показался мне вечностью. Он пропитал одежду, намочил волосы. Смыл соль с лица. Очистил глаза, проникая через слипшиеся ресницы.
Я шла. И шла. Не способная сосредоточиться ни на чем. Ничего не помня.
Огни не удивили меня. Лишь едва всколыхнули мое любопытство. Но вскоре рядом с тротуаром, где я стояла, остановилась машина. Вышли люди. Они что-то говорили грубыми голосами, которых я не понимала. Они взяли меня под руки. Они затащили меня на заднее сиденье, где дождь больше не мог добраться до меня.
* * *
Лязг металлической двери. Мои невидящие глаза моргнули и распахнулись. Прямо над моей головой жужжала и мигала лампа дневного света. Обшарпанный потолок был покрыт сухой кожурой белой краски. Матрас, на котором я лежала, был местами покрыт плесенью и вонял экскрементами. Подушки не было. Одеяла тоже.
Где я? Как долго я пробыла здесь? Не важно. Все это не важно.
– Она ничего не ест, - дверь приглушила чей-то голос.
– Да и плевать, - другой мужчина.
– Мне тоже, - усмехнулся первый, - но если она продолжит, то умрет до суда.
– Значит, умрет. Не первый раз.
Я закрыла уши от их грубого пренебрежения. Я закрылась от любых ощущений.
* * *
За плечо меня трясла чья-то ладонь. Затем последовал крепкий щипок чувствительной кожи руки у подмышки. От боли мои глаза распахнулись. Очевидно, я все еще могла что-то чувствовать.
– Тебе надо встать. Вставай!
– Это был женский голос, в котором сочилось раздражение. Я застонала и откатилась прочь от ее руки. Мое лицо прижалось к холодной отштукатуренной стене.
– Если ты не оставишь эти шутки, у меня будут из-за этого проблемы.
– Уйдите, - слабо выдавила я.
– Ты уже три дня это твердишь. Пора начинать шевелиться.
Она снова потрясла меня за плечо. Когда я перекатилась на спину, она схватила меня за руки и дернула, заставляя сесть. Моя голова закружилась, разум был затуманен.
– Эй.
– Она легонько хлопнула меня по щеке.
– Тебя что, сейчас стошнит?
– Нет, - слабым голосом ответила я.
– Хм. В любом случае в твоем желудке и так ничего нет.
Она сунула мне на колени пластмассовую миску, которая была наполнена чем-то, что напоминало жидкую овсяную кашу. Я уставилась на еду пустым взглядом.
– Невероятно, - сказала женщина. Она набрала каши в ложку и сунула ее мне в рот.
Я поперхнулась и стала отплевываться. Но безвкусное, чуть теплое месиво проскользнуло сквозь мою глотку и попало в изголодавшийся желудок. Скоро мой рот наполнился слюной.
Я стала есть и в первый раз обратила внимание на женщину. У нее были узловатые от артрита пальцы и глубокие морщины у рта. На лице ее сохранялось выражение беспокойства, которое, казалось, никогда не пропадет. Глаза смотрели почти прозрачной голубизной. Я бы не удивилась, окажись женщина слепой, но уверенность ее движений опровергала это предположение.
Ее седые волосы были волнистыми, а одета она была в темно-синюю плиссированную юбку и блузку, застегнутую под горло. Форма скрывала ее сгорбившуюся фигуру не лучше, чем брезентовый мешок скрывает картошку.
"Ты никогда не видела Сестер спасения?
– раздался в моей голове голос Розы.
– Это ответ Милиции нравов на феминизм".
Как будто я никогда не покидала школы реформации.
Крошечная камера, в которой узкая постель у стены стояла почти впритык к металлическому унитазу, что был у ее подножья. Женщине едва хватало место, чтобы, находясь передо мной, не прикасаться коленями к моим.
– Где я?
– спросила я. Мой голос надломился. Я давно им не пользовалась.
– Изолятор временного содержания, Ноксвилл.
Итак, меня все же поймали.
"Скоро меня убьют", - подумала я отвлеченно.
– Заканчивай, Миллер.
– Женщина прихлопнула по боку моей миски, и часть кашицы выплеснулась на хлопчатобумажный халат, подобный тем, что носят в больницах. На каком-то этапе у меня забрали мою одежду.
– Вы знаете мое имя.
– Стрижка не помогла мне остаться неузнанной. Ну и ладно.
Женщина хмыкнула.
– Одевайся. Ты не можешь остаться в этом.
Не выказывая ни капли стеснения, я разделась до белья и облачилась в слишком большую по размеру форму Сестер спасения, которой не доставало только шейного платка. Теперь я выглядела так же, как и голубоглазая женщина.