Странствие по дороге сновидений; Середина октября - смерти лучшая пора; Место, где убивают хороших мальчиков; Хризантема пока не расцвела; Старик в черном кимоно; Ниндзя: специальное задание
Шрифт:
Полученный из Токио вместе с дипломатической почтой компактный прибор (Иноки положил его в обычный чемоданчик и оставил в камере хранения; шифр, который следовало установить в замке, содержался в телеграмме из Токио) предназначался Кэндзи Фуруя. Прибор представлял собой сконструированную по особому заказу приставку к стандартному радиоприемнику. Приставка имела пять стеклянных окошечек. Во время передач радиостанции токийской разведки, адресованных Фуруя, в окошечках вспыхивали цифры, которые он записывал группами — по пять, затем расшифровывал.
Тэрада почти ежедневно интересовался у Иноки, как идет расследование убийства подполковника Ба Ина. Новые события вытеснили эту историю с газетных полос, следствие топталось на месте, и журналистам нечего было рассказать своим читателям. Сержант Дин исправно снабжал Иноки информацией, почерпнутой в полицейском управлении, но новости носили неутешительный характер. Найти человека, подбросившего полиции фальсифицированную пленку, не удалось.
— Неделю назад, — сказал Тэрада своему помощнику, — я обратился в Токио с просьбой посоветоваться в министерстве юстиции. Там есть люди, которые занимаются нашими ультралевыми. У меня отложилось в памяти, что в шестидесятые годы, в период их расцвета, наши леваки поддерживали какие-то отношения с зарубежными группами, в том числе, кажется, и с сингапурскими единомышленниками. Я оказался прав. Все эти ребята, отличившиеся в шестидесятых, состоят на особом учете в министерстве юстиции, даже те, кто отошел от политической деятельности. Сотрудники бюро расследований общественной безопасности побеседовали с теми, кто в прежнее время контактировал с иностранцами. Один из них заявил, что встречался с сингапурскими боевиками из несуществующей уже ультралевой группы <<Боевое знамя». Его зовут Окада.
— Знакомое имя.
— Он принимал участие в подготовке взрыва универмага в Токио и в расправе над своим же товарищем, которого обвинили в предательстве. В 1974 году его арестовали. Окада быстро раскололся, выдал всех, кого знал. Суд учел его раскаяние и назначил ему наказание — ниже низшего предела. Через четыре года он вышел на свободу. Теперь живет в Нагоя, работает автомехаником, вполне доволен жизнью.
— Перебесился и успокоился.
— Да, что-то в этом роде. Побывав в тюрьме, Окада разобрался в смысле жизни. Между прочим, когда-то с блеском окончил филологический факультет Токийского университета.
— Хороший автослесарь получает больше преподавателя литературы, — со знанием дела заметил Иноки.
— Образование дает о себе знать. Из Токио переслали запись беседы; когда он пускается в рассуждения, половину понять нельзя. Я думаю, там и в министерстве не во всем разобрались. Его спрашивают, например, почему он отказался от своей «революционной борьбы». Окада отвечает: «Мы напоминали Тесея, вошедшего в зеркальный лабиринт с целью поразить сердце минотавра, то есть империалистического государства. Пока Тесей продвигался по лабиринту, он питался абстрактной логикой, словами, оружием, человеческой плотью — тем же, чем и минотавр. Наконец, Тесей обнаружил минотавра… в зеркале, отражавшем изменившегося Тесея, более жестокого, чем в начале пути. Тесей вошел в минотавра, а минотавр в Тесея, где он воистину находился всегда».
— Крови они пролили много, и впустую, — подчеркнул Иноки.
— По-моему, они просто опоздали родиться. В 1945-м в отрядах камикадзе они были бы на месте.
— Сообщил он что-нибудь интересное для нас? — решился все же перейти к делу Иноки.
— Окада считает, что в те времена, когда он имел дело с сингапурскими леваками, среди них был только один человек, способный тщательно продумать и хладнокровно осуществить любой террористический акт, не оставив следов и запутав полицию.
— Кто же это?
— Некий Тао Фану. Окада называет его студентом философского факультета, но если этот Тао жив, то он уже давно не студент, а профессор.
— Подрывного дела, — подхватил Иноки. — Тао Фану фигурирует в списке террористов, составленном и сингапурской полицией. Они тоже числят его среди возможных убийц подполковника Ба Ина. Но, по сведениям самой же полиции, Тао Фану нет в Сингапуре. Они нашли в документах иммиграционного ведомства пометку о том, что в 1970 году он уехал из страны. Билет у него, между прочим, был куплен до Токио.
— Вот, видимо, тогда они и познакомились с Окада. Тот не мог твердо вспомнить дату их первой встречи — 1970-й или 1971-й. Но Окада уверял людей из бюро расследований, что Тао Фану в том же году вернулся в Сингапур.
— Нелегально, надо полагать, и под другим именем. Раздобыл новые документы и столько лет успешно водит полицию за нос.
— Похоже, так, — Тэрада задумался. — Нужно сразу решить один вопрос: стоит нам ставить в известность сингапурскую полицию о показаниях Окада или воздержаться?
— Есть смысл передать им копию, чтобы иметь возможность рассчитывать на ответную услугу, — предложил Иноки.
— Вы полагаете? — Тэрада по-прежнему был погружен в какие-то раздумья.
— Монопольное владение этой информацией ничем особо нас не обогащает, так что красивый жест нам ничего не будет стоить.
— А я думаю, стоит подождать. В Токио убеждены, что сумеют найти фотографию Тао Фану и точно выяснить, когда он вернулся в Сингапур. Наша иммиграционная служба работает лучше сингапурской.
Если это удастся, у нас появятся шансы первыми найти Тао Фану и самим выяснить, причастен ли он к убийству Ба Ина.
Ненависть Кэндзи Фуруя к Соединенным Штатам удивляла его коллег. Неумение сдерживать свои чувства ему же и вредило. Демонстрировать свою недоброжелательность к американцам? Зачем? Кэндзи Фуруя считался в бюро слишком прямолинейным — не лучшее качество для разведчика.
…Кэндзи Фуруя очень рано почувствовал себя взрослым. Он родился летом 1940 года, через полтора месяца после того, как его отец, Юкио Фуруя, офицер императорской армии, был отправлен со специальным заданием за границу. Они жили бедно в небольшой деревне. Семью кормил дед Кэндзи, арендовавший у помещика небольшой участок земли. В начале войны, когда Юкио Фуруя перевели в тайную полицию — кэпкэйтай, денег в семье стало побольше, но продолжалось это недолго. Уже в 1944 году Япония начала голодать, и на жалованье Юкио нечего было купить. За несколько недель до капитуляции умер старик Фуруя, и тогда наступили черные дни. Риса в доме не было вообще, кормились с огорода, который приходилось бдительно охранять от голодных беженцев.
День капитуляции пятилетний Кэндзи не запомнил — для ребенка это было слишком сложное понятие. Вокруг говорили о позоре поражения, о бездне отчаяния, об ужасах, которые ждут Японию, когда придут американцы, но Кэндзи был занят тем, что собирал остатки урожая с грядок.
В середине сентября они с матерью поехали в город — так делали все жители деревни, надеясь раздобыть там соль и узнать новости. Говорили, что армия демобилизуется, и солдаты скоро возвратятся домой. Кэндзи надеялся втайне, что встретит в городе отца, который должен, наконец, вернуться с Южных морей в Японию.