Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.
Шрифт:
Прогул – это, как известно, нарушение режима работы учебного заведения.
Следовательно, терпеть такое нельзя.
Пьяниц ещё можно пожалеть. У них уважительная причина для прогулов имеется.
А простые прогульщики что?
Они-то прогуливают просто из лености.
Следовательно, никаких оправданий у них быть не может. А значит, наказывать их надо, наказывать!
Всё, как вы видите, очень просто.
Однако вернёмся к делу.
Про то, какая публика собиралась в мужском туалете на втором этаже, я вам рассказал.
Мужской
Однако же про этот сортир я вам расскажу когда-нибудь потом. Да и про самих инкруаяблей – тоже.
Что же касается женских туалетов, то про них я вам ничего поведать не могу. Не потому, конечно, что нельзя, а потому, что я про это дело ничего не знаю.
Так что придётся тебе, дорогой читатель, маленько подождать. А то когда ещё какая-нибудь протоновка напишет о своей школьной жизни и поведает в том числе и про те дела, которые творились и творятся в наших женских сортирах.
Это, вероятно, случится ещё очень нескоро. Так что запаситесь терпением.
А мы вернёмся к делу.
Короче, заглянул я тогда в сортир. Думал, там эти пидорасы трутся.
А вот нет же! Облом вышел!
Не было в туалете никаких пидорасов. И вообще там никого в тот момент не было.
Я расстроился. Пошёл обратно.
Иду я, значит, себе по коридору. Никого не трогаю.
И тут вижу: пять человек шеренгой выстроились возле стены. Стоят по стойке смирно.
Перед ними расхаживает туда-сюда Тоня. Сама она вся как бы наклонилась вперёд. Руки у неё за спиной. В аккуратный замок сложены. В правой руке зажата покрашенная в белый цвет металлическая труба. Выражение лица у неё при этом такое, что просто смотреть страшно: просто дьявол какой-то, ей-богу!
Ходит она туда-сюда перед строем. Походка у неё немного шаркающая, но ходит она быстро.
Так вот, ходит Боженко туда-сюда, и орёт что есть мочи на весь коридор:
«Запомните, сукины дети! Так, сами по себе вы просто куски дерьма.
Но если вы будете работать на меня день и ночь, рисковать ради меня жизнью, то вы станете кусками дерьма на палочке! А оттуда, глядишь, недалеко до того, что вы когда-нибудь станете леденцами!
Главное в жизни – работать!
Работать, как проститутка работает своей пиздой! А не чесать хуй, валяясь на диване.
Будете валяться на диване, – хуй отвалится! А потому – марш работать, ебаные мудаки!».
Я постарался как можно незаметней прошмыгнуть мимо, чтобы только Тоня не дай боже не обратила на меня внимания.
Дурак! Внимание бы она в любом случае на меня обратила. Такой уж я человек, что на меня вечно все обращают внимание. Особенно когда мне это совсем не нужно.
Когда я уже почти прошёл мимо, за моей спиной раздаося оглушительный свист. Я обернулся.
Тоня пристально смотрела на меня исподлобья. Правда, взгляд у неё был не насупленный, как
– Эй, паря, – она поманила меня указательным пальцем, – иди-ка сюда!
Я осторожно подошёл.
Боженко тут же придвинулась ко мне вплотную. Между нашими лицами было, наверное, сантиметров пять, не больше.
На меня в упор смотрели переливающиеся странным и пугающим блеском огромные серые глаза.
– Чего здесь ходишь, а? – резко и тихо, почти шёпотом спросила Тоня.
– Извините, – дерзко ответил я, глядя Боженко прямо в глаза.
Тоне нравилось, когда люди перед ней унижались: тупили взгляд, переминались с ноги на ногу, мямлили, извинялись, заискивали, рыдали.
Так они начинали. Самые слабые становились в конце концов на колени и начинали бить вредной девочке земные поклоны. Некоторые так увлекались самобичеванием, что впадали в натуральную истерику.
Когда я освоился в школе и понял это, то решил, что не доставлю злобной госпоже удовольствия видеть меня раздавленным.
Не сказав ни слова, Боженко ещё немного придвинулась ко мне, на сей раз согнувшись прямо над моим левым ухом.
– По-о-ошё-ё-ёл в жо-о-опу-у-у на-а-аху-у-уй! – протяжно и глухо заорала она во всю глотку.
От жуткого вопля в висевших на стенах коридора учебных стендах задрожали стёкла.
Я чуть не оглох от жуткого крика. Казалось, торнадо разыгрался прямо в моих ушах. Когда вопль стих, в голове ещё долго продолжало звенеть.
Слегка покачиваясь от полученного только что звукового удара, я пошёл прочь.
И только я приблизился к кабинету русского языка, как ко мне подошёл Миша Стефанко.
На нём была изысканная светло-коричневая рубашка с белыми пластиковыми пуговицами и тугими манжетами.
Поверх рубашки была натянута явно уже чересчур маленькая для Стефанко школьная жилетка. К жилетке была пришита наша школьная эмблема: рассекающая волны яхта. Располагался герб аккурат в районе печени, что было весьма символично. Эта чёртова эмблема давно уже сидела у нас в печёнках.
Узкие чёрные джинсы не слишком плотно обтягивали тонкие, но дряблые мишкины ноги. Штаны кургузо обвисали в районе задницы.
Да, зад у Миши был тощий.
Да, очень тощий.
Поэтому штаны и обвисали бесформенным мешком в области ягодиц.
Ягодиц-то на самом деле никаких не было!
Ну, почти.
На самом деле они, конечно, были.
Но размером они были таковы, что считай, их и вовсе не было.
У Дена Кутузова ягодицы были что спелые арбузы.
У Миши Стефанко – в лучшем случае манго.
На ногах у Стефика были модные кеды. Сами они все были чёрные, а вот подошвы и носы у них были белыми. Красивые были кеды. На мишиных миниатюрных ножках хорошо смотрелись.
В этой рубашке он выглядел как довольный советский школьник, только что убивший и ограбивший зазевавшегося гитлерюгендовца.