У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Вставайте, Трисс… Проснитесь, я приготовил кофе. Слышите, Трисс? Проснитесь, будем ужинать…
Вместо ответа она пробормотала что-то нечленораздельное и сердито дернула босой ступней. Жерар осторожно тряхнул ее за плечи — Беатрис захныкала, еще больше сворачиваясь в клубок.
Постояв в задумчивости, Жерар решительно нагнулся, подхватил спящую на руки и понес в комнату Бебы. Очутившись в постели, Беатрис опять недовольно забормотала, обняла подушку и зарылась в нее носом. Жерар прикрыл ее простыней и вышел.
В гостиной он налил себе кофе и стал пить большими глотками, глядя в пространство прямо перед собой. Шум льющейся воды привлек его внимание — он прошел в ванную, закрыл краны, собрал разбросанные вещи Беатрис и отнес их в спальню. Девушка спала в той же позе. С минуту Жерар смотрел на нее, приподняв ночник, потом быстро поставил его на столик и вышел, без стука притворив дверь.
Уже под утро, накурившись до головокружения, Жерар ушел к себе. Заснул он мгновенно, словно провалился в омут; потом снова всплыл на поверхность, как ему показалось — сразу, не проспав и получаса. Открыв глаза, он увидел острый луч солнца, пробившийся в щель неплотно задернутой шторы.
В ту же секунду, подобное этому раскаленному лезвию света, в его сердце вошло воспоминание о вчерашнем. «Странно, — почти равнодушно подумал он, прислушиваясь к тупой боли в груди, — кто бы мог подумать, что со мной может случиться что-то непоправимое…» Говорят, что безвыходные положения хороши тем, что неоткуда ждать нового удара судьбы. Однако даже в его положении судьба нашла нужным подвергнуть его этому последнему, утонченному издевательству, как если бы гибнущему в пустыне показывали издали чистую родниковую воду…
Ты ведь никогда не был особенно влюбчивым. Более того, женщины вообще никогда не играли в твоей жизни первостепенной роли, впереди всегда стояло искусство. Вспомни Дезире, вспомни Элен. И если сегодня ты готов отдать жизнь за один взмах ресниц еще вчера незнакомой тебе ясноглазой девочки, то это значит, что твой путь наконец скрестился с путем той, которая рождена для тебя так же, как ты рожден для нее. И именно теперь, когда ты уже недостоин ни любить, ни называть себя человеком, именно теперь предстала она перед тобой — бесконечно далекая на недоступной высоте своей юности, своей чистоты…
Этот последний удар судьбы был настолько несправедлив, что все вчерашнее можно было бы принять за сон, если бы не явное доказательство реальности — платок с голубой монограммой «Д. Б. А.», подобранный вчера в ванной комнате. Прижав его к лицу, Жерар вдохнул слабый запах почти выветрившегося недорогого одеколона и закрыл глаза.
Где-то заскрипела дверь, послышались осторожные шаги по коридору. Жерар лежал с закрытыми глазами, стиснув в кулаке крошечный, почти неощутимый платочек.
Через полчаса, освеженный горячим душем и бритьем, он вышел в гостиную. Беатрис сидела возле открытого окна — сидела на самом краешке кресла, сцепив на коленях руки, растерянным и неподвижным взглядом уставившись куда-то в сад. Благодаря скрадывающему шаги ковру она не услышала приближения Жерара и вздрогнула от неожиданности, когда он кашлянул, остановившись на пороге комнаты. Метнув на него взгляд, она вскочила и замерла на месте, медленно заливаясь краской и не отрывая глаз от его лица.
— Доброе утро, сеньорита, — поклонился Жерар с церемонным видом. — Надеюсь, вы хорошо спали?
— Благодарю вас… Доброе утро, сеньор, — едва слышно пробормотала она, опуская ресницы; сейчас она была похожа на школьницу, ожидающую заслуженного наказания.
— Я очень сожалею о… о вчерашнем, — сказала она еще тише, почти шепотом. — Очень прошу извинить меня… Боюсь, мое вчерашнее поведение…
Закусив губы, она еще ниже опустила голову и пальцем нарисовала кружок на пыльной крышке рояля.
— Продолжайте, сеньорита, — кивнул Жерар. — Очень любопытно услышать, что вы сами думаете о вашем вчерашнем поведении.
— Оно было ужасным и отвратительным, — сказала Беатрис дрожащим голосом. — Я это знаю, сеньор… сеньор Бюиссонье… Возможно даже, что… что я вела себя как-нибудь… непристойно. К сожалению, я ничего не помню… после того, как мы с вами танцевали. Почти ничего.
— Вот как? В таком случае, придется кое-что вам напомнить. Прежде всего пройдемте в столовую — если вы не против холодного завтрака.
— У меня нет аппетита, сеньор Бюиссонье…
— Он придет во время еды. Голова болит?
— Нет, сеньор Бюиссонье…
— Прошу вас… сюда…
Усадив Беатрис, Жерар придвинул к ней тарелку с холодным мясом и салатницу, нарезал хлеба, включил кофейник и сам сел напротив гостьи.
— Прошу вас, — повторил он. — Попробуйте-ка съесть яйцо с маслом и горчицей… Только осторожно — горчица английская, не увлекайтесь. Попробуйте, это вкусно. К сожалению, не могу накормить вас как полагается, я питаюсь по-холостяцки. Может быть, принести бутылочку вина? Нет? Я понимаю. Ешьте же, сеньорита Альварадо, не стесняйтесь.
Беатрис медленно принялась за еду, не поднимая глаз. Видно было, что от стыда у нее и впрямь пропал всякий аппетит.
— Так вот, — продолжал Жерар тем же тоном. — Я в самых общих чертах напомню вам вчерашние события. Прежде всего — вы помните, как очутились в этом доме?
Беатрис замерла с вилкой в руке.
— Помните? — повторил Жерар.
Она отрицательно качнула головой.
— Я предполагаю, что… что вы меня пригласили… может быть, из-за моего состояния, — робко сказала она.
— Я вас не приглашал, сеньорита Альварадо, — возразил Жерар. — Более того, я отговаривал вас от такой странной затеи — молоденькой девушке ехать ночевать к незнакомому мужчине на загородную виллу…
Беатрис смотрела на него с ужасом, пытаясь что-то сказать.
— Но вы упорно настаивали, заявив, что не видите в этом ничего предосудительного…
— Это неправда! — воскликнула Беатрис, чуть не плача. — Я не могла…
— Минутку! — жестом остановил ее Жерар. — Сеньорита Альварадо, я излагаю факты, прошу или верить, или вообще не слушать. Далее. В авто, пока мы ехали, вы говорили о своих нескромных желаниях…