Въ огонь и въ воду
Шрифт:
— Если уцлю, то берегись!
Голова его упала съ глухимъ стукомъ на землю, ноги судорожно вздрогнули, бороздя грязь, и онъ вытянулся недвижимо.
— Убитъ! сказалъ Шиври, склонившись надъ нимъ.
Лудеакъ сталъ на колни возл тла и положилъ руку на сердце, а ухо приставилъ къ губамъ раненаго.
— Нтъ! возразилъ онъ, еще какъ будто бы дышетъ. — У меня душа добрая и я не могу оставить христіанскую душу умереть безъ помощи. Вдвоемъ съ Цезаремъ они прислонили великана къ столбу, поднявъ ему голову, чтобы его не задушило лившеюся изъ горла кровью.
— Побудь съ нимъ пока, а я побгу къ знакомому хирургу, очень искусному въ подобныхъ случаяхъ… Такого молодца, какъ этотъ, стоитъ сохранить.
Когда пришелъ хирургъ съ носилками для раненаго, Гуго поспшилъ уйдти. Патруль или просто городовой изъ объздныхъ могъ застать его съ окровавленной шпагой въ ножнахъ надъ тломъ человка при послднемъ издыханіи. Лудеакъ посмотрлъ, какъ онъ уходилъ на темное кладбище, закутавшись въ плащъ, между тмъ какъ хирургъ осматривалъ раненнаго.
— Не такъ-то, видно, легко намъ будетъ отдлаться отъ этого малаго, сказалъ онъ Цезарю… Ужь если капитанъ ничего не могъ сдлать, то кто же съ нимъ сладитъ?
— Я.
— Со шпагой въ рук?
— Нтъ — разв буду вынужденъ безусловной необходимостью — но человка можно погубить, и не убивая… У меня не одно средство.
— Гм! я врю только смерти… Знаешь старинную поговорку: убитъ зврь — и ядъ пропалъ…
— Поговорка основательная и при случа я ее припомню. А пока все, что я могу теб сказать, это — что если когда-нибудь графъ де Монтестрюкъ женится на Орфиз де Монлюсонъ, то это будетъ значить, что Цезаря де Шиври нтъ ужь въ живыхъ.
Между тмъ хирургъ перевязалъ рану несчастнаго, голова котораго безсильно перевшивалась съ одного плеча на другое; прикладывая корпію къ ран, онъ любовался широкой грудью, сильными мускулами, вообще крпкимъ сложеніемъ капитана.
— Да, говорилъ она сквозь зубы, рана ужасная — весь клинокъ прошелъ черезъ легкое!… прости, Господи! Онъ чуть не насквозь хватилъ! но такой силачъ еще можетъ отойдти — знавалъ я и не такія еще раны, да и т залчивались… Все зависитъ отъ присмотра.
И, взглянувъ на Лудеака, докторъ спросилъ:
— Куда понесете вы его? Въ больницу? это все равно, что гробъ ему готовить! Есть-ли у него квартира, гд бы можно было слдить за нимъ, не теряя напрасно времени и трудовъ?
— А ручаетесь вы за выздоровленіе?
— Воля Господня, но если отдадите его мн на руки и если ни въ чемъ не будетъ недостатка, то — да, можетъ быть…
— Когда такъ, то берите его и несите ко мн, сказалъ Цезарь носильщикамъ…. Мой домъ и мои люди къ его услугамъ, а если онъ выздороветъ, то вы получите сто пистолей.
— Это, значитъ, вашъ другъ? вскричалъ хирургъ, идя впереди носилокъ.
— Лучше чмъ другъ — человкъ полезный.
— А какъ починимъ его, то онъ еще намъ послужитъ, прибавилъ шопотомъ Лудеакъ.
XVIII
Спасайся, кто можетъ
Какъ это узнали? Какими путями? Монтестрюкъ не могъ этого понять, но на другой же день, человкъ пять знакомыхъ разсказывали ужь ему объ его дуэли на углу кладбища Невинныхъ Младенцевъ. Стоустая молва разнесла всть повсюду. Гуго не скрывалъ правды, но на поздравленія съ побдой отвчалъ очень просто:
— Полноте! Это искатель приключеній, считавшій меня своимъ должникомъ, а я показалъ ему, что я напротивъ его кредиторъ. Ну! мы и свели съ нимъ счеты, вотъ и все.
Черезъ два или три дня онъ выходилъ утромъ изъ дому съ неизбжнымъ своимъ Коклико; къ нему подошелъ мальчикъ, которому онъ не разъ давалъ денегъ, и спросилъ робкимъ голосомъ:
— У васъ нтъ, врага, который бы хотлъ вредить вамъ?
— Не знаю! А зачмъ теб это?
— Да вотъ вчера днемъ какой то человкъ съ недобрымъ лицомъ бродилъ здсь у насъ и все спрашивалъ, гд вы живете?
— Ну?
— Подождите! Онъ вернулся еще вечеромъ, но тогда ужь былъ не одинъ. Съ нимъ былъ другой, съ такимъ же нехорошимъ лицомъ. Я слышалъ, что они произносили ваше имя. Вы часто мн подавали милостыню, видя, что я такой бдный, и еще говорили со мной ласково; вотъ я и подумалъ, что, можетъ быть, окажу вамъ услугу, если стану слушать. Я и подошелъ къ нимъ поближе.
— Отлично, дитя мое! сказалъ Коклико: ты малый-то, видно, ловкій! а что жь они говорили, эти мошенники?
— Одинъ, указывая пальцемъ на вашъ домъ, сказалъ другому. Онъ здсь живетъ.
— Хорошо, отвчалъ этотъ.
— Онъ почти никогда не выходитъ одинъ, продолжалъ первый. Постарайся же не терять его изъ виду, а когда ты хорошо узнаешь вс его привычки, то остальное ужь будетъ мое дло.
— Какой-нибудь пріятель Бриктайля, должно быть, хочетъ затять со мной ссору, замтилъ Гуго равнодушно.
— А потомъ? спросилъ Коклико.
— Потомъ — первый ушелъ, а другой вошелъ вотъ въ ту таверну напротивъ, откуда видна дверь вашего дома.
— Шпіонъ, значитъ! а сегодня утромъ ты его опять видлъ?
— Нтъ, а какъ только увидлъ васъ, то прибжалъ разсказать что я подслушалъ.
— Спасибо, и будь увренъ, пока у меня въ карман будутъ деньги, и ты будешь получать свою часть; а если теперь т же личности опять прійдутъ сюда и станутъ тебя распрашивать, будь вжливъ съ ними и отвчай, что ни у кого нтъ такихъ регулярныхъ привычекъ, какъ у меня: встаю я, когда прійдется, а возвращаюсь домой, когда случится. А еслибы этихъ свдній имъ показалось мало, то попроси ихъ также вжливо оставить свои имена и адресы: я скоро самъ къ нимъ явлюсь.
Коклико почесывалъ голову. Онъ принималъ вещи не такъ беззаботно, какъ Гуго. Съ тхъ поръ какъ Бриктайль показался въ Париж, ему только и грезились разбойники и всякія опасныя встрчи. Кром того, онъ не доврялъ и графу де-Шиври, объ которомъ составилъ себ самое скверное мнніе.
— Ты останься дома, сказалъ онъ Кадуру, который собирался тоже идти за графомъ, а особенно, смотри, не звай.
— Останусь, сказалъ Кадуръ.
Потомъ, погладивъ мальчика по голов, Коклико спросилъ его':