Валдаевы
Шрифт:
Остановились возле паровой мельницы.
Ростислав Максимович прошел в контору. Навстречу из-за стола поднялся техник Торопыгин — длинный малый с тщательно набриолиненными волосами, зачесанными назад.
— Как наши мукомольные дела идут, Филат Федулович?
— Здравствуйте! Очень даже неплохо идут дела.
Поговорив немного о делах на мельнице, граф как бы невзначай напомнил, что завтра воскресенье и хорошо было бы, если бы завтра на пчельник мог приехать мордовский хор — мужики и бабы, — да чтоб оделись как положено;
Торопыгин кивнул и взял протянутую двадцатипятирублевую ассигнацию. Выйдя на улицу, Ростислав Максимович шумно вздохнул и сказал брату, поджидавшему у фаэтона:
— Ну, а теперь — на пчельник!
После их отъезда Торопыгин сразу отправился к кирпичных дел мастеру Потапу Алямкину. Плечистый, с длинной, всклокоченной бородой, мастер встретил желчным голосом:
— Чем обрадуешь, господин анжинер?
— Только-только граф приезжал…
— А меня он за человека не почел?
— Тебе он через меня наказал…
Выслушав наказ, Алямкин ухмыльнулся:
— Что ж, сделаем. Я такими игрушками и раньше играл. Мужиков на себя беру, а Лепетуха голосистых девок и баб найдет.
С утра пасечник Корнил не находил себе места: вот-вот должен приехать граф, — о его приезде Корнил слышал вчера от управляющего имением. Поутру пасечник оделся во все новое — белая холщовая рубаха, небесно-голубые порты с белыми полосками, новые, будто лакированные, темно-желтые лапти вкупе с чистыми портянками. Он знал, что барам нравится такая одежда на простолюдинах.
Вот наконец и тройка. Пара карих, а меж ними сивый, словно белая береза среди лип.
— Ну, здравствуй, наш Назарыч! — приветственно молвил граф Ростислав Максимович, спрыгивая с подножки фаэтона. — В гости к тебе нагрянули.
— Милости просим, ваши сиятельства! Добро пожаловать!
Подпоручик сразу же накинулся на воду, принесенную помощником пасечника, — пил прямо из ведра.
— Потерпели бы малость, ваши сиятельства, — неуверенно отговаривал его Корнил. — Пущай бы чуток отогрелась вода. Не дай бог — простынете.
Он всячески старался угодить хозяевам. Упросил их попробовать медовухи, сварил стерляжью уху, попотчевал груздями — мелким бесом рассыпался перед сиятельными гостями. А те, утомленные, сытые, хмельные, после обеда завалились на недавно скошенное сено, пахнувшее чабрецом.
Изрядно наглотался медового кваса и кучер Харитон. Сидел он в избушке пасечника и разглагольствовал:
— Могешь, Корнил Назарыч, угождать, могешь…
Солнце перевалило далеко за полдень, когда Аристарх Якшамкин и Калерия Чувырина возвращались из конторы графской экономии в Алово. В конторе ничего не знали о том, что граф пригласил их на работу, поэтому отказали за отсутствием на месте самого хозяина. Велели прийти на будущей неделе.
Шли полем.
— Ухи у меня не красной?
— Зарделись чуток.
— Значит, рассердился. Стыдно возвращаться мне, — сказал он на этот раз по-мордовски. — К Вавиле Мазылеву опять идти? Нет! Денег мало дает. Наймусь, пожалуй, к Мокею Пелевину.
— Кто такой Мокей?
— Лавочник. Давно меня в батраки зовет. А к этим обманщикам я больше ни ногой. — Он кивнул в сторону графской усадьбы.
— Не зарекайся, может, и придется когда-нибудь… Ну ладно об этом. Я перед тобой, Аристарх, виновата чуток.
— В чем провинилась-то?
— Помнишь, как-то зимой, в городе, вы к нам заходили, спрашивали, где Евграф, мой муж?
— Ага.
— Я правды вам тогда не сказала. Могу сказать — одному тебе.
— Да ведь и так все знают: в тюрьме сидит.
— Знать-то знают, а за что он там — никто не знает. Безвинно страдает Евграф.
И рассказала об ошибке бедного мужа.
Впереди показалось Алово. Предзакатное солнце сверкало в золоченом куполе храма.
— Не кручинься, добрый человек, — проговорил Аристарх. — Вернется твой мужик, все снова наладится.
— Дай-то бог!..
Дуне Чувыриной тридцать восемь, но она еще в девках ходит. Вроде бы всем взяла: и красавица писаная, и здоровьем пышет: но стоит ей улыбнуться и заговорить, — хочется заткнуть уши и подальше бежать. Преглупая!
Обычно сосватанная невеста ходит приглашать родных и знакомых на свою свадьбу с палкой, перевитой лентами и гирляндами цветов. Попрошайничая, Дуня постоянно ходит с такой палкой на плече. Ни одного дома на улице не пропустит. Войдет в избу, перекрестится, кашлянет в кулак, поздоровается и степенно скажет:
— На свадьбу мою приходите.
— Когда же тебя запить успели?.
— Послезавтра.
— За кого?
— Да за Аверку Мазурина.
— Но позавчера ты за Глеба Мазылева выйти хотела.
— Хотела, да расхотела. Опостылел он мне.
— Все выбираешь, девка, ищешь…
— И не говори. Никак не встречу жениха по душе.
— Хлебы, доченька, вчера не удались у меня: подать не смею.
— Ничего, зайду в другой раз — два куска дашь.
— На том и порешим: должна тебе буду.
По поручению кирпичных дел мастера и Торопыгина калачница Домна Лепетуха искала певиц для хора. Прежде всего направилась к Чувыриным. Дуня, у которой был на редкость дивный, сочный голос, поинтересовалась:
— А парни поедут?
— Еще бы! Очень даже хорошие…
— Я согласная.
Лушка, дочь Романа Валдаева, удивилась:
— Неужто по рублю дадут?
— А что ж, конечно.
— Долго, наверное, петь надо?
— Может, с час, не больше. Закончите, на лошадях домой привезут.