Валдаевы
Шрифт:
— Не врешь?
— Вот те истинный крест, — перекрестился Егорка. — Деньги ты мне сулил. Давай.
Платон протянул ему три медных пятака и две полушки.
— Эхма, скока! — восхищенно воскликнул блаженный. — Чего с ними делать буду, а? В зятья ль к кому зайти?
— Как хочешь.
— Все хвалят мне одну девушку.
— Издалека?
— Чувырину Дуню. Как она? Без изъяна?
— Хороша, да глуповата.
— Она по молодости такая. Поумнеет.
— Ежели сам ее на ум-разум наставлять будешь — конечно, поумнеет.
— Может, мне свадьбу начать готовить? Как думаешь? Мне теперь деньги нужны. Этих вот больших пятаков мне хватит? Ты, дяденька Платон, женатый, скажи, сколько израсходовался на свою свадьбу?
— Сам не знаю. Не я ведь расходовался, а дед мой — Варлаам.
— А где он, старик-то?
— Помер, царствие ему небесное.
— Вот беда: и спросить некого… Пожалуй, у Аники Северьяныча пойду спрошу. — Егорка повернулся и зашагал прочь, громко напевая любимую песню.
Другим способом пробовал вылезти из нужды еще один молодой хозяин в Старом селе — Павел Валдаев. После смерти Прокофия, своего отца, продал четырех овец и купил двустволку с припасами, смастерил лыжи и всю прошлую зиму учился ходить на них и метко стрелять.
— Игнашка, — сказал он однажды брату, который был лет на шесть моложе, — кинь вверх свою шапку. Попаду аль нет.
Меньшой, не долго думая, подбросил, и молодой охотник ввалил внутрь его новой папахи весь картечный заряд, разнеся Игнашкин головной убор в жалкие клочья. Бедняга заревел от обиды.
— Скоро сошьем тебе заячью с длинными ушами. — Успокаивал Павел. — Пока в моей походишь, ну, а я отцову надену.
Осенью Павел попросил дядю Кондрата сделать пять капканов. Один большой — на волка, а четыре поменьше — на лисиц. Кузнец взял с него половину платы с уговором, что другую охотник отдаст, как только малость разживется.
Павел ходил к Вавиле Мазылеву, низовскому колдуну, чтобы тот заговорил пули, дробь, капканы. И начал промышлять. Настал и день, когда охотник принес лавочнику Пелевину свою первую добычу — две лисьи шкуры.
За свою жестокость Мокей Пелевин был прозван Железным. Слыл книгочеем. Жил на церковной площади в солнечном порядке, в большом кирпичном доме, одна половина которого служила жильем, а вторая — лавкой. Дверь в лавку закрывается сама собою, при помощи пудовой гири, подвешенной на блоке, а к самой гире привязан колокольчик. Неслышно в лавку войти невозможно.
В лавке три окна, но ставни в них почти всегда закрыты, так что Мокей и среди бела дня сидит в потемках, как паук в норе. Он не только держит лавку, но и закупает яйца, собирает ветошь, а если кого-нибудь припрет нужда, — «выручает» деньгами и хлебом.
К нему-то и нанялся в работники Аристарх Якшамкин. Продал свою силушку по пятишке за месяц. Чертоломит Аристарх за троих; любое дело в его руках спорится, как в огне горит.
Одна из четырех коров Мокея — пестрая — очень бодлива. Шерсть на ее спине всегда вздыблена от злобы. Стряпуха Нюрка плакала перед каждой дойкой — еле удавалось с полной доенкой увертываться от рогов. Когда Аристарх впервые вышел во двор Пелевиных, Пестренка, будто обрадовавшись, бросилась к нему с набыченной головой. Но парень успел ухватить ее за рога и трижды ткнул коровью морду в головашки своих лаптей. Пестренка, задрав хвост, трусливо бросилась прочь.
Павел Валдаев проверял свои капканы. Шел по дороге, укатанной санями лесорубов, и вскоре услышал голоса именно там, где была его первая привада. Прибавил шагу и увидел четверо дровней с подсанками, на которых лежало по толстому и длинному сосновому бревну, а за кустами четыре мужика — старик и трое молодцов — освобождали из его капкана только что убитую лису.
— Моя лиса, — сказал им Павел.
— Наша, — возразил старик.
— Может, скажете, и капкан не мой?
— Ну, знамо дело, ежели не говорит, — как есть немой. Спроси-ка сам его — ответит ли…
— Он мой! На нем фамилия моя написана — «Валдаев». Взгляните, если не лень.
— И вправда, — сказал младший сын старика.
— Гляньте-ка, сынки, какой хитрый мордвин выискался: даже капкан заранее надписал, — издевательски проговорил старик, разводя руками. — Ты чей? Знать, аловский? Что ж… Капкан, не спорим, твой — бери владей, а зверь, конечно, наш — и вся тут недолга. Трогай! — приказал он сыновьям. — Нам путь не ближний, а время не ждет.
Пошел вслед за санями Павел, всю дорогу до Алова умолял и упрашивал отдать лису, но мужики над ним не сжалились, а старик вдобавок куражился. И Павел, не доходя до моста под Поиндерь-горой, смахнул рукавом слезы и сказал им вслед:
— Ну ладно же: попомните мою лису!
И повернул домой.
Пока лесовозы, часто останавливаясь, въезжали на гору, Павел переоделся и пошел за своими обидчиками. Когда они вскочили на бревна и тронули лошадей под гору, охотник бежал за ними, опережая клубящийся пар от дыхания.
Мужики доехали до середины села Семеновского, что в восьми верстах от Алова, и въехали в проулок семистенкого высокого дома, крытого зеленым железом. А двор его был под тесовой крышей. Даже резные ворота были с навесом.
Холодный ветер глодал [15] богатое, разноцветное белье, развешанное на шесте под расписными окнами.
Павел зашел в соседний старенький домишко с осевшей в середине соломенной крышей и попросил напиться. Старушка с бородавкой над левой бровью подала большой медный ковш.
15
Мордовское выражение.