Валдаевы
Шрифт:
После отъезда Елисея к Ульяне зачастил Роман Валдаев. Прослышав про это, ко вдовцу на дом пожаловал сам старшина Андрон Алякин. Огляделся, остановил взгляд на ожерелье, висевшем на колке, и напомнил, что Роман когда-то хотел жениться на его свояченице Прасе.
— Помню, да к чему торопиться?
Но Алякин намекнул: выбирай, мол, одно из двух: или в тюрьму за долг, или без промедления с Евпраксией под злат венец.
За Прасю Андрон Алякин давал небольшое приданое и прощал все долги.
Роман повздыхал и начал готовиться к свадьбе…
Свадьба была скучная. Не в пример другим невестам, Прася не причитала даже приличия ради, да и у Романа на душе было невесело. А неугомонная бабка Орина Чувырина подлила масла в огонь, когда, указывая на Лушку, Романову дочь, которая подавала на свадебный стол, заявила, что-де пусть Роман взглянет на свою дочь. Диво дивное. Что станом и обликом всем в мать свою, так это не ахти какая невидаль. Так ведь голос, походка, повадки все от матери-покойницы, дай ей бог царствие небесное… И пусть-де живет Лушка не только за себя, но и за мать родную. Дай ей бог скорее жениха завидного да счастья…
Лукерье были по душе слова старухи и в то же время было неловко: надо же говорить такое во время свадьбы. Она смутилась и заслонила глаза ладонью, не зная куда деваться.
Свадьба закончилась в тот же день. А поздно вечером Роман хмуро приказал своей молодой жене, указывая на Анисьино ожерелье:
— Ну? Это вот никогда не трогай. Поняла?
— Разве когда пыль с него стряхну да сажу…
— Сам позабочусь.
Каждое утро, вставая с постели, Роман бросал взгляд на ожерелье бывшей жены и только потом уж крестился на образа.
По серым петербургским улицам дул сырой ветер. Авдей Ванюгин и Гурьян Валдаев долго шли в предрассветных сумерках, пока не оказались возле красных фабричных корпусов.
Зашли в контору, к мастеру кузнечного цеха Канавину, — тщедушному, видно измученному и снедаемому какой-то хворью человеку с запавшими, коричневыми глазами.
— Вот, Конон Ионыч, привел себе молотобойца, — сказал Авдей.
— Откуда парень?
— Деревня. Кузнецом был.
— Поди покажи старшому.
Старшего мастера Лимнея Раскатова нашли в кузнечной мастерской. Гурьяну запомнились его белесые, мутные глаза. Старшой наливал масло в зеленую лампаду, висевшую перед большим позолоченным иконостасом. Авдей представил ему нового молотобойца.
— Помогай вам бог. Смотри, Авдей, тебе работать с ним. Иди, Липат…
— Меня Гурьяном звать.
— Ступай, Липат, обратно в контору, попроси расчетную книжку и правила, как самому себя хранить, не получить увечья. Там же очки возьми и номер.
Чуть отойдя в сторону, Гурьян не утерпел и спросил:
— Чего это он меня Липатом вдруг окрестил?
— У нас всех новеньких так зовут. Внесешь с первой получки пять рублей привальных на пропой всей компании, тогда Гурьяном будут звать. А пока ты — Липат.
Придя в цех, Гурьян оторопел — ноги точно вросли в цементный пол: десятки больших и малых паровых и ручных молотов вздымались и опускались, стучали по красному, словно от боли стонущему железу, лежащему на наковальнях. Пылали дышащие копотью горны и нефтяные печи. Их огни, то расширяясь, то суживаясь, бледными пятнами отражались в закопченных окнах.
От стука и грома у Гурьяна сразу заложило уши. Ад кромешный вокруг! Подошел Авдей и крикнул на ухо:
— Повесь свой номер вон на ту доску!
Гурьян не столько расслышал, сколько понял по губам, о чем сказал ему кузнец. Такой шум и треск вокруг — оглохнуть можно! И впредь Гурьян смотрел не только за руками Авдея, но и за его губами, стараясь уловить, что от него требуется.
Каждый удар молота словно отталкивал время назад, и Гурьян не заметил, как наступил час обеда. Громогласный грохот сменился сверхъестественной, еще более оглушительной тишиной, разом подступившей со всех сторон. Его слегка пошатывало от усталости и непривычной скорости работы. И, заметив это, Авдей успокаивающе сказал:
— Ничего, и со мной в первый день так было. Тут любая скотина взбесится. Но ты ведь — человек, ты привыкнешь. Айда обедать.
У выхода из цеха их поджидал Будилов.
— Повезло тебе, браток, — сказал он Гурьяну. — К Авдею в напарники попался… Он у нас парень что надо!
В четверг на той же неделе Гурьян ходил в ближайшую бакалейку за обрезями к обеду. Пришел оттуда, глядит: Ванюгин сидит, припав головой на руки, лежащие на наковальне.
— Что с тобой, Авдей Касьяныч? Не голова ли болит?
Кузнец устало посмотрел на подручного.
— Да нет, приятель, — здоров я. Только надоело все: каждый день одно и то же, одно и то же… Муторно… Обрыдло!.. Ладно, мне сам бог велел маяться. Но ты зачем сюда? В своей кузне ты хоть плату за работу сам назначал. И деньги — все твои. А здесь что? Наделаешь добра на красненькую, а получишь от хозяина синенькую…
— А там и синенькой не получишь…
— Оно и верно… — кивнул Авдей. — Послушай-ка, напои ты в субботу людей. Бросят Липатом звать.
— Думал отцу деньжат послать.
— Пошли, коль останутся…
В день получки к Валдаеву подошел мастер с незажженной папироской во рту и спросил:
— Спички есть, Липат?
— Я не курю.
— Скоро научишься, — проворчал Канавин, отходя от новичка и подходя с такой же докукой к другому.
Гурьян рассказал об этом Ванюгину. Тот рассмеялся.
— Не так ты ответил. Надо бы сказать: «Я, Конон Ионыч, не курю, но спички всегда при себе ношу». Ступай, купи коробку спичек, положи в нее бумажный рубль и отнеси старшему мастеру, иначе с работы выгонит.