Висталь (том 1)
Шрифт:
Подойдя к парадной, Висталь окинул взором двух курящих на крыльце и смеющихся после каждого сказанного слова, студенток. Открыв большую дубовую дверь, он вошёл в холл. Поднимаясь по старинной лестнице с балюстрадой, он думал о том, какое великое счастье быть молодым и радоваться каждой минуте. Ведь для того, чтобы смеяться после каждого сказанного слова, надо обладать безмерным счастьем. Куда же девается с возрастом это счастье ощущений, эта наивная жизнерадостность? Да. На протяжении всей своей жизни мы, теряя нечто от беззаботного счастья, приобретаем нечто от мудрости. Но кому нужна эта мудрость, если она не приносит никакого удовлетворения своему обладателю, если она не привносит, но забирает последние крохи этого счастья? Но в том то и дело, что счастье – самое неоднозначное существо на земле. Оно не имеет своего тела, оно не имеет строгих определённых для всех и каждого критериев. Для одного счастье, – в пребывании, погружённом в религиозную эйфорию; Для другого, – в скитаниях по ледяным пещерам познания; Для третьего, – где-то за пределами всего мироздания, – в горах, наедине со своей Великой мудростью. Мерить, соизмерять и спорить о счастье, такое же неблагодарное занятие, как спорить о том, что наиболее близко к истине, схоластическая уверенность в спекулятивных и рационально-аналитических формах познания, или уверенность в идеальных полях трансцендентального и метафизического опыта. То есть, что первостепенно, – наука или религия, доказательная подтверждённость, или вера?
Войдя на третий этаж и пройдя по длинному коридору, Висталь постучался в двустворчатую дверь. Войдите! Звонким голосом ответила секретарь. Висталь открыл дверь и пройдя несколько шагов слегка поклонившись, произнёс: Я хотел бы поговорить с Иннокентием Ефремовичем. Подождите, у него сейчас проректор, но это ненадолго, присядьте. Висталь, подойдя к окну, сложив руки и опустив подбородок, задумался. За окном, с какой-то патриархальной безмятежностью, безмолвная и безучастная ко всему чем был занят человек, отмеряла своё недоступное нашему осмыслению время, природа. Такое впечатление, что это был какой-то отдельный мир, и фатальная размеренность этого бытия не будет потревожена никогда и ничем.
Наконец дверь распахнулась, и из кабинета ректора вышел слегка полноватый человек. Висталь шагнул в кабинет. Чем могу быть полезен? Обратился ректор к посетителю. Харизматика этого человека не оставляла и капли сомнения в его учёной принадлежности.
Уважаемый Иннокентий Ефремович, с почтением обратился Висталь к этому пожилому, но благодаря сверкающим благостью и любовью глазам, выглядящему несколько моложе своих лет, человеку. В этих глазах светилась уверенность в истинности своего призвания, и уверенности в том, что именно вокруг того, чем он занимается, крутится весь мир. Такую же уверенность Висталь читал в глазах священника, с которым разговаривал час тому назад.
Я сразу хочу попросить прощения за то, что отнимаю у вас ваше драгоценное время, и именно потому начну без предварительных околичностей. Дело в том, что я приехал издалека, и, пообщавшись с людьми этого города, узнал, что вы пользуетесь наибольшим уважением в этом городе, как учёной публики, так и людей далёких от грёз и исканий науки. Не сочтите за нелепость, но я хотел бы прояснить для себя несколько вопросов относительно учёности вообще, и прикладных наук в частности. И пусть вас не смущает отсутствие церемоний, а где-то и невежество с моей стороны по общепринятым лекалам научного знания, ведь я не имею классического академического образования. Но моё самообразование достойно всякого классического, а в чём-то и превосходит образованность бесспорных адептов науки различного направления, и оно нисколько не менее ценно, и не менее совершенно чем даже образование таких признанных университетов как Гарвард, Кембридж, Оксфорд, и им подобных. Я всегда считал самообразование ценнее и достойнее, чем насильственная образованность, пусть даже в таких общепризнанных столпах образованности как выше обозначенные. Ведь даже в этих институтах, при всём отвержении снобизма, наука всё же сводится к общим схоластическим правилам и параграфам, и имеет общую для всех и каждого дисциплину, положенную на выверенную и закреплённую доктрину полезности и вредности, как основных колоссов современного миро познания. И при всей важности такого академического знания, знание интуитивное, всегда оставалось для меня наиважнейшей формой познания. Ведь именно на этом познании с древнейших времён, держится действительно глубокое познание мироздания. В институтах и университетах можно много узнать, но нельзя ничего познать. И если вам не претит общение с таким неучем как я, прошу выслушать меня.
Самообразование так же насильственно, молодой человек, с той лишь разницей, что это насилие исходит от самого искателя знаний, он не ищет кнута и пряника вовне, он не перекладывает ответственность за собственное совершенствование на авторитетные головы преподавателей, он проявляет инициативу, и является сам для себя и учеником и преподавателем. И по большому счёту образованность вообще, как и всякое совершенствование, не может обойтись без насилия. Такова природа нашего разума, как и нашего тела. Ну, да я к вашим услугам, у меня есть несколько минут.
Иннокентий Ефремович, как вы считаете, существует ли такая полнота знания, которая могла бы окончательно удовлетворить разум, в его стремлении постичь мир. Может ли быть вообще такое знание, которое охватывало бы собой все стороны мироздания, и тем самым было бы абсолютно законченным и всеобъемлющим?
Иннокентий Ефремович, стоя до этого неподвижно, шагнул в сторону. Он никак не мог понять, что настораживало его в этом человеке, ведь он был в меру приветлив, в меру обходителен, и в меру нагл и самоуверен. Но что-то всё же смущало Иннокентия Ефремовича, в этом незвано ворвавшемся в его кабинет, собеседнике. Только потом, когда молодой человек покинет его кабинет, он поймёт, что причина всему, с одной стороны, сочетание его странного вида одежды, с его совершенно лысой головой. С другой стороны, – несоответствие его пропитанных юношеским максимализмом речей, и умудренного по видимому колоссальным опытом сознания, светящегося из его глаз лучезарным светом.
Вы спрашиваете можно ли достичь того, к чему мы все стремимся, и может ли быть удовлетворён наш разум на ниве рационально-аналитического познания мира? Ведь если мы не в состоянии ни при каких условиях на этой ниве открыть мир до конца, зачем стремится к этому? Так ли я вас понял, молодой человек? Да. Простите за такой изощрённый нигилизм, но для чего вся эта возня, если она никогда не удовлетворит человека? Зачем стремится к тому, что никогда не будет совершено? Если ради самого процесса, который создаёт иллюзию становления и совершенствования, то это так же спорно. Все ваши открытия и изобретения, приносящие мимолётные удовлетворения, все построения, о которых ваш разум забывает, как только они оказываются законченными, – всё лишь забавы детей, играющихся в песочнице и воображающих, что все их замки реальны, что они представляют важность и имеют сами по себе ценность. Вы стремитесь облегчить жизнь человеку, и делаете её тем труднее. Вы всё и вся усложняете, и тем самым делаете жизнь пошлее. Вы гордитесь прогрессом, который убивает не только природу вообще, но и внутреннюю природу человека, делая его лукавым, зависимым, слабым и не приспособленным, делая его плоским, и всё более не цельным. Вы обманываете его надежды на будущее счастье. Вы кичитесь своей цивилизацией, вы боготворите её! Но она, тем временем, необратимо опошляя и опрощая всех вас, ведёт человека к пропасти.
Всё дело в том молодой человек, что мы не вольны выбирать для себя сами векторы наших желаний и удовлетворений. Нам лишь кажется, что мы что-то выбираем, на самом деле ни я, ни слесарь по ремонту теплотрасс, не волен выбрать для себя форму собственного удовлетворения. Он будет довольствоваться и стремится всегда к тому, что заложено в него природой, с одной стороны, и в соответствии с волей случая предоставившей ему его окружающий мир, – с другой. Его занятие всегда необходимо соответствует заложенной в него силе или слабости, а главное всегда соответствует его иллюзорным в своей сути представлениям. Каждый живёт и выстраивает собственное становление в соответствии со своими фантазиями. Ведь именно на фантазии строится всякое будущее, как отдельно взятого человека, так и всей цивилизации. А пути фантазии, очевидно имеют бесконечное множество, и каждый такой путь считает именно себя полноценным и законченным, – единственно правильным. И человечество в целом, всегда будет играть теми «игрушками», какие лежат на этом пути, и будет удовлетворяться только ими. «Игрушки» – всегда соответствуют способностям удовлетворяться, а никак не наоборот. Как будто бы дай тебе «игрушку», не соответствующую твоим способностям, и ты найдёшь в ней нечто забавное. Нет, так не было никогда и не будет никогда впредь. А весь прогресс, со всеми его многочисленными формами, построениями, изобретениями и искусствами, лишь разные формы «игрушек», удовлетворяющие различные формы разумения и воззрения человека.
Иннокентий Ефремович, умные головы человечества от науки, и вы в частности, как учёный, с помощью своих открытий и изобретений будто пытаетесь облегчить жизнь людей, дать им нечто, что уменьшит их страхи, страдания, и принесёт долю счастья. Но не является ли это изощрённым лукавством? Ведь всякий учёный, занимающийся своим ремеслом, на самом деле имеет в своём сердце прежде всего совершенно иные мотивы. В первую очередь мотивы тщеславия и гордыни, чувство собственной исключительности, во вторую достаток для своей собственной семьи, и только в третью очередь благо для человечества и цивилизации. И пусть это не совсем корректно, а где-то и цинично, и для кого-то последовательно неправильно выстроено, но неужели вы и впрямь полагаете, что, облегчая жизнь человеку с помощью цивилизационных продуктов, вы тем самым несёте благо? Неужели вы действительно полагаете, что человек в целом, становится от этого лучше? По-моему, он просто-напросто увеличивается в численности, благодаря создаваемым этими продуктами тепличным условиям, исходящим от научно-технического прогресса, как сопутствующего усовершенствования политической системы. И тем самым раздувается как «инфляционный пузырь», грозящий лопнуть, со всеми вытекающими из этого последствиями. В социуме, всё больше и больше «никчёмных людей», «паразитов», и просто ослабленных. Не сочтите за банальный шовинизм. Неужели вы думаете, что это будет продолжаться бесконечно. Вы облегчаете жизнь человеку продуктами прогресса, но даже не задумываетесь над тем, что на самом деле делаете его жизнь труднее. Ведь трудности сами по себе, не имеют своей собственной абсолютной константы, своей критичности, не имеют собственной градационной субстанциональности, они всегда и всюду сугубо относительны. И уж тем более они не могут иметь ни низа, ни верха в своих перспективах. Человек проходящий каждый день пешком порядка десяти, пятнадцати километров, будет смотреть на прогулку в три-четыре километра именно как на прогулку. Но для не имеющего такого каждодневного опыта, такая прогулка может стать неподъёмной. И именно поэтому, следуя своим инстинктам, нынешний человек создаёт себе трудности сам. Он уже давным-давно научился изобретать для себя искусственные препятствия по всем возможным фронтам. И точно так же, как скучая без войны, он организует всевозможные «состязания малой крови», так и в отсутствии естественных препятствий, он строит лабиринты всевозможного плана и характера. Он хочет чувствовать себя победителем, а не привязанной к телеге коровой, или бредущим за трактором ослом.
Стал ли человек счастливее благодаря научно-техническому прогрессу? Если бы вы имели возможность пообщаться и проникнуть в души людей средних эпох, вы бы ужаснулись, насколько несчастнее ныне стал человек, в сравнении с теми живущими меж огней и бурь, людьми. Изнеженный, расслабленный росток, корчится от боли при каждом прикосновении. Он погибает от лёгкого ветерка. Человек, не нагруженный преизбытком напряжения, расслабляется и страдает от таких злоключений, на которые человек древности не обратил бы никакого внимания. А чуть более жестокие, напротив вызвали бы у него удовлетворение, наслаждение чувством гордости за себя. Вот и получается, что чем дальше заходит прогресс научно-технического становления, тем более регрессирует человеческий дух, его природа ослабевает, его силы мельчают. И чем более вы стараетесь облегчить человеку жизнь, тем тягостнее она становиться для него. Чем безопаснее вы стараетесь сделать жизнь, тем опаснее становятся все ее, не имеющие ранее никого значения, проявления. Чем меньше трудностей, опасностей и неприятностей, тем интенсивнее и больнее хлещет каждая из оставшихся. Закон сохранения энергии проецируется на всё, что, так или иначе относиться к нашему бытию и нашей действительности.