Властелин мургов

Эддингс Дэвид

Пение закончилось, и раздался шквал аплодисментов.

– Еще!
– неистовствовали гости.
– Повторить!

Уступая требованиям публики и вдохновленные аплодисментами, музыканты заиграли начало той же самой старинной песни. И вновь лютня рассыпалась тем же хватающим за сердце каскадом аккордов, но на сей раз, когда виола подвела Лизелль к главной теме, зазвучал и третий голос - голос, который Гарион знал так хорошо, что ему и не требовалось взглянуть, кто же это поет.

Польгара, одетая в темно-синий бархат, отделанный серебром,

также вступила в освещенный круг, где стояли Лизелль и Сенедра. У нее был богатый и ровный голос под стать голосу графини, но в нем чувствовалось горе, превосходившее по силе даже трагедию Сенедры, - горе человека, навсегда потерявшего родину.

Затем, когда голос Сенедры и звук флейты стали восходить к высоким нотам, Польгара присоединилась к ним. Сложившееся созвучие вовсе не походило на традиционное для всех королевств Запада. Арендийские музыканты с глазами, полными слез, подлаживались под эти античные звуки, воссоздавая мелодию не слыханную здесь тысячи лет.

Когда только затихли звуки этой славной мелодий, установилось благоговейное молчание. А потом собравшиеся разразились овацией. Когда Польгара стала уводить обеих женщин из освещенного золотистым светом круга, многие при этом не скрывали слез.

Бельгарат, необычно величественный в тяжелой толнедрийской мантии и с большим, наполненным до краев серебряным бокалом в руке, преградил путь Польгаре. В глазах его застыло удивление.

– В чем дело, отец?
– спросила Польгара.

Он без слов поцеловал дочь в лоб и вручил ей бокал.

– Дорогая Польгара, зачем оживлять то, что умерло, не существует уже многие века?

Польгара гордо подняла голову.

– Память о Во-Вокуне не умрет во мне, пока я живу, отец. Я ношу ее в своем сердце и буду носить всегда. Я вечно помню тот некогда славный, светлый город, город смелых и благородных людей, город, которому этот приземленный мир, где мы живем, позволил исчезнуть.

– Ты так искренне переживаешь это, Польгара?
– с волнением в голосе спросил он.

– Да, отец, переживаю, и так, что словами этого не выразить, так что...
– Она не договорила, неуверенно пожала плечами, а затем величественной походкой вышла из зала.

После банкета Гарион с Сенедрой сделали в танце несколько кругов по залу, но больше из приличия, чем из желания.

– Когда это Польгара прониклась таким чувством к вокунским арендийцам?
– спросила Сенедра во время танца.

– Она ведь в молодости какое-то время жила в Во-Вокуне, - ответил Гарион.

– Видимо, она полюбила город, людей.

– Я думала, у меня сердце разорвется от ее пения.

– И я, - тихо сказал Гарион.
– Она много настрадалась в жизни, но, я полагаю, разрушение Во-Вокуна было для нее величайшим потрясением. Она не простила деду, что он не пришел на помощь городу, когда астурийцы разрушали его.

Сенедра вздохнула.

– В мире так много горя и несправедливости.

– Но есть и надежда, по-моему, - тихо заметил Гарион.

– Очень мало.
– Она снова вздохнула. Потом злорадная улыбка промелькнула у нее на лице.
– А эта песня выбила из колеи всех здешних дам, и еще как.

– Не показывай своего торжества на публике, дорогая, - попытался Гарион ласково укротить Сенедру.
– Это не принято.

– Дядя Вэрен разве не сказал, что я здесь - почетная гостья?

– Сказал, ну и что?

– Тогда, считай, это мой вечер, - решительно произнесла она, гордо вскинув голову.
– Хочу - торжествую, хочу - злорадствую.

Когда Гарион с Сенедрой вернулись в апартаменты, выделенные императором ривскому королю и его спутникам, они застали дожидавшегося их Шелка. Стоя у огня, он грел руки. Глаза его хитро бегали, взгляд выражал некоторое беспокойство. Маленький драсниец с головы до ног был словно вывалян в зловонной грязи и мусоре.

– Где Вэрен?
– спросил он, как только Гарион и Сенедра вошли в освещенную свечами гостиную.

– Что ты делал, принц Хелдар?
– поинтересовалась Сенедра, морща нос от нестерпимого запаха, издаваемого одеждой Шелка.

– Прятался, - ответил тот.
– В куче мусора. Я думаю, нам очень скоро захочется покинуть Тол-Хонет.

Бельгарат прищурил глаза.

– Чем же ты занимался, Шелк?
– требовательно спросил он.
– И где ты пропадал пару дней?

– И тут, и там, - уклончиво ответил Шелк.
– А сейчас мне хотелось бы отмыться.

– Я думаю, ты не знаешь, что происходит с семьями Хонетов?
– спросил Гарион.

– А что такое?
– заинтересовался Бельгарат.

– Во второй половине дня я был у Вэрена, когда пришел лорд Морин с докладом. Хонеты умирают один за другим. Человек восемь - десять за пару дней, по последним данным.

– Двенадцать, если быть точным, - поправил его Шелк.

Бельгарат обернулся к маленькому человечку с крысиным лицом.

– Неплохо было бы пояснить, - сказал он.

– Люди умирают, - пожав плечами, промолвил Шелк.
– Обычное дело.

– Им помогают в этом?

– Возможно, чуть-чуть.

– И ты один из тех, кто оказывает такую помощь?

– Разве я стану этим заниматься?

Лицо Бельгарата потемнело.

– Мне нужна вся правда, принц Хелдар.

Шелк артистично развел руки в стороны.

– Что такое правда, мой старый друг? Может ли человек сказать, что есть правда?

– Не будем заниматься философией, Шелк. Это ты устроил резню среди Хонетов?

– Что значит "резню"? Это слово отдает дикой жестокостью. А я горжусь своей утонченностью.

– Так ты убивал людей?

– Ну, если вы ставите вопрос таким образом...
– На лице Шелка появилась обида.

– Неужели двенадцать человек?
– недоверчиво спросил Дарник.

– Есть еще один, который вряд ли выживет, - сообщил драсниец.
– Меня прервали, но я успел достаточно над ним поработать.