Волчица
Шрифт:
Если, с точки зрения дисциплины, французские солдаты идут довольно нестройно, зато может быть никакие другие не идут так весело. Фландрский полк, конечно, не составлял исключения из общего правила. Солдаты пели, курили, смеялись и шутили, делясь друг с другом заплесневелыми сухарями и прокисшим вином. Их можно было скорее принять за возвращающихся домой школьников, чем за взрослых людей, ремеслом которых было кровопролитие… А посреди их, с трудом передвигая ноги, шел Пьер Легро, со связанными руками, с устремленными в землю глазами, не видя, не слыша, не замечая ничего, как человек, час которого уже пробил, и душа витает на границах другого, не здешнего мира.
Глава семнадцатая
Очнувшись после обморока, Розина увидела себя лежащей в темноте на постели, усталой, разбитой, томимой жаждой, с онемевшими руками и ногами, но без серьезных повреждений после перенесенного ею испытания. Приходя постепенно в себя, она убедилась, что это еще не могила, как ей сначала показалось. В могиле не могло бы так сильно пахнуть рыбой – и к тому же трудно было предположить, чтобы на том свете, в раю ли или в чистилище, могло быть что-нибудь подобное окружающему ее. Голова ее была обвязана платком, намоченным в какую-то освежающую жидкость, платье было расстегнуто и под голову положена подушка, с торчащей из нее соломой. Испытывая смутное чувство отдыха после усталости, облегчения после боли, Розина была почти довольна своим теперешним положением; ей не хотелось пошевелиться, не хотелось сделать даже слабое усилие, чтобы припомнить все то, что с ней было. С нее довольно было и неясного воспоминания о толпе, двигавшейся перед ее глазами, о шуме, подобном реву океана, о нескольких словах, сказанных Пьером, которых она не успела расслышать, и о грубом, отталкивающем голосе, покрывавшем весь остальной шум, который казалось, смеялся и издевался над ее отчаянием. Розина готова была погрузиться в сладкую дремоту, но тот же самый грубый голос, доносившийся откуда-то снизу, прогнал всякую мысль о сне, вернул ей память и все другие способности, сильно возбужденные чувством страха.
Запах рыбы вскоре дополнили долетавшие снизу удары чего-то мокрого, скользкого об стол, удары, которые сопровождали и, так сказать, оттеняли речь продавщицы с покупателями и знакомыми. Розина сразу поняла, в чем дело. Она – в рыбном квартале, в самом центре мятежа, гостья, пленница и, может быть, жертва тетушки Буфлон.
Едва успела она определить, таким образом, свое положение, как послышались тяжелые шаги по лестнице, дверь отворилась, и широкоплечая фигура торговки обрисовалась в темноте, осторожно ступая, с комической предосторожностью слона, пробующего грунт, по которому ему надо идти.
– Ну что, лучше ли тебе, моя красавица? – спросил голос, которого так боялась Розина, и тетушка Буфлон принялась открывать ставни, чтобы впустить побольше света в комнату. – Черт! а я ведь думала, что все кончено, когда принесла тебя домой. Ты была мертва, как селедка, когда я свалила тебя с плеч на прилавок и принялась отмачивать холодной водой, как залежавшуюся рыбу. Санкюлоты, должно быть, таки помяли тебя в своем бешеном натиске. Да, славная была бы атака; жаль только, что назад, а не вперед! «Налево кругом!» командует граф своим насмешливым голосом, – «спасайся, кто может!» А им только того и нужно. Ба! все мужчины – трусы. Правда?
– Вы принесли меня сюда на своих плечах? – запинаясь, начала Розина. – Как вы добры! Как я вам благодарна, сударыня… и как Пьер будет благодарен вам!
– Называй меня тетушкой, касатка, моя, – отвечала торговка. – Называй меня тетушкой – это лучше. Даже уличные мальчишки, маленькие патриоты из подворотни, и те знают, что меня зовут тетушка «Красная Шапка». Сказать тебе, как я заслужила это прозвище? Когда народ жег изображение Равельона перед его собственным домом – как изменника, лавочника и аристократа, я вела, в атаку своих храбрых товарок. Пуля попала мне в голову, вот сюда; ты можешь нащупать шрам; пощупай, не бойся, но тетушка Буфлон не остановится из-за такой царапины… Кровь запекалась шапкой и залепила рану, пока, наконец, люди не подумали, что я надела на счастье мужской ночной колпак. «Целься в женщину в красной шапке! – кричали солдаты», «Идите за женщиной в красной шапке! – кричат наши». И так я и осталась по сей день – тетушка Красная Шапка. Ты хочешь знать, горжусь ли я этим? нет. Это все вздор. Вот дай срок; пока это были еще цветочки … А как же ты чувствуешь себя, моя касатка? не болит ли у тебя что? Называй меня тетушкой, а я буду любить тебя и лелеять – и продержу тебя здесь, пока ты не будешь весела и здорова, как рыба в воде.
Несмотря на грубость этой женщины, несмотря на распространяемый ею запах водки, рыбы и чеснока, в обращении ее сквозила известная доза нежности, придававшая Розине смелость задать вопрос, который был ближе всего ее сердцу.
– А Пьер? – прошептала она. – Мой… мой спутник, который охранял меня. Что сталось с Пьером?
– А пусть он убирается ко всем чертям, твой Пьер! Хорош мужчина, который бросил девушку в такой передряге! Оставайся со мной, моя милая, и будь моей дочерью. Мы найдем тебе муженька получше, чем Пьер. Ты будешь выбирать из всей ватаги патриотов. Стой! Знаю. Ты выйдешь за гражданина Монтарба. Это наш граф – народный граф. Вот славная мысль! Он увидит тебя завтра, когда румянец вернется на твои щеки. Сегодня ты бледна и утомлена, конечно. Слушай! Спи теперь, и пусть сожгут весь рынок, прежде чем я дам разбудить тебя, пока ты не выспишься. У меня ведь были и свои дети! Если бы я верила, что она может слышать, я бы стала благодарить Божью матерь, что никто из них не остался в живых, и не видит меня теперь!
Когда затворилась дверь за массивной фигурой старой торговки, Розина вскочила с постели в припадке безрассудного испуга и как дикий зверь стала метаться по комнате, ища себе выхода. Она выглянула в окно, оно было во втором этаже и в двадцати футах от земли. Она осмотрела дверь, дверь была толстая, крепкая и заперта снаружи. Тогда Розина снова легла в постель и начала обдумывать свое положение.
Силой, очевидно, ничего нельзя было сделать. Надо употребить хитрость, надо довериться случаю, а главное, надо выиграть время. После того, как ей так успешно удалось избавиться от графа, мысль снова сделаться его жертвой, была невыносима. Да и помнит ли он ее еще? Не может быть. Он, вероятно, давно отказался от мысли о ней. Старуха заговорила о нем случайно. Как бы то ни было, молодая девушка решила, что Монтарба не найдет ее здесь живой. В крайнем случае, в ту минуту, как он будет входить в дверь, она бросится в окно. Что она сделала, чтобы заслужить такое жестокое преследование? Было ли то наказание за ее прегрешения или пеня за ее красоту? Как бы она желала родиться уродом! Впрочем, нет; не желала бы! Даже теперь, не желала бы. Пьер бы никогда не полюбил некрасивую женщину, а вполне понятно, что красота должна привлекать внимание, удивление, непрошенной любезности, которых хорошо воспитанные девушки сумели бы, вероятно, избежать.
А эта ужасная женщина, ее хозяйка, которая гордится своим прозвищем «Красной Шапки»! Страшно подумать и об имени и о его ужасном происхождении! Розина ясно представляла себе высокую фигуру торговки, ее черные с проседью косы, и лицо, покрытое кровяной маской! Она закрыла глаза как бы для того, чтобы не видать больше ужасного зрелища и не успела еще открыть их, как деревянные ступени лестницы снова заскрипели под теми же тяжелыми шагами, ключ повернулся в замке, и старуха осторожно вошла, чтобы не нарушить покоя своей пленницы. Молодая девушка представилась крепко спящей, и тетушка Буфлон ушла, по-видимому, очень довольная; однако, прежде чем уйти, она подняла рукой прядь разметавшихся по подушке темных волос Розины и поднесла ее к губам.
Было что-то трогательное в этом поступке и во вздохе, который сопровождал ее, что-то свидетельствовавшее о другой, лучшей натуре, дремавшей под этой массой бесстыдства, невоздержанности и порока. На минуту Розине пришла даже мысль довериться старухе во всем, но в это самое время снова послышались голоса внизу в лавке, которые привлекли все внимание молодой девушки, так как одна из говоривших была – Волчица.
Розина осторожно спустилась с постели и легла на пол, где отыскала щель, в которую могла видеть и слышать все происходившее внизу. Тетушка Красная шапка, с засученными рукавами, стояла в живописной позе за прилавком, а перед ней красовались стаканы и бутылка.
– Ну, хоть глоток, – убеждала она, наливая один стакан себе, другой своей гостье. – Только попробуйте, гражданка; лучше этой водки не найдете во всем квартале. Вот, за свободу! да здравствует свобода! А! это хорошо, это согревает и желудок, и сердце; это придает мужество и смелость и… и… все добродетели истинного патриота.
– Включая туда же благоразумие, осторожность и самообладание? – засмеялась Волчица. – Нет, тетушка, ни одной капли! Кто-нибудь должен же сохранить свежую голову для дела. Вы знаете меня. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы я пила вино или водку, в то время когда народ на улицах и слышится запах пороха?