Все себя дурно ведут
Шрифт:
Леб был не готов отказаться от своего привычного образа жизни. Он продал принадлежащую ему долю книжного магазина; вырученная сумма «словно прожигала дыру в моем кармане», вспоминал он. Кроме того, еще во время учебы в Принстоне Леб получил в наследство 50 тысяч долларов [306] . Покинув расстроенную жену и детей, Леб отбыл в Европу и на имеющиеся у него средства основал новый литературный журнал «Broom» («Метла»). Как свидетельствовало название, он намеревался навести в литературе чистоту и порядок.
306
«Словно прожигала…»: там же, стр. 4. В 1912 г. 50 тысяч долларов были эквивалентны примерно 1,2 миллиона долларов в 2015 г.
К тому времени, как Хемингуэй познакомился с Лебом на злополучном чаепитии в 1924 году, последний опять разгуливал на свободе. Из-за финансовых затруднений «Broom» был обречен закрыться уже после 21-го выпуска, однако этот журнал оказался на удивление впечатляющим дополнением литературного ландшафта. Леб выпустил его
307
«Свойственно повторять…» и «уже не чувствуется…»: там же, стр. 6. Когда Леб и его соратник по журналу Broom Альфред Креймборг, почтенный редактор, которого Леб переманил из Гринвич-Виллидж, обнародовали манифест журнала, Dial высмеял его. Позднее Леб заявил, что только приветствует бесплатную рекламу.
308
«Американских писателей» и «отрицательное отношение»: неозаглавленная статья Гарольда Леба, «Корреспонденция Гарольда Леба в Broom», библиотека Принстонского университета.
«Broom» оказался изнурительной затеей, но когда он закрылся, Леб снова получил полную свободу предаваться парижским удовольствиям и творчеству. Как практически все в городе, на бумаге он старался быть современным. Пожелав внести свой вклад в литературные эксперименты того времени, Леб решил вычеркнуть из рукописи своего первого романа большинство неопределенных и определенных артиклей; издатель наверняка потребовал бы вернуть их, прежде чем согласился отправить книгу в печать.
В социальном плане отношение колонии к нему было неоднозначным: многие представители «сборища» сражались за право опубликоваться в «Broom», но это не означало, что сам редактор журнала им нравился. Его очевидное богатство вызывало смущение. Родственники Леба регулярно курсировали как минимум по двум континентам, купаясь в роскоши; однажды его мать прибыла в Париж «с новоприобретенным мужем, „паккардом“ и подарком… таким щедрым, что он на некоторое время обеспечил мне комфортное существование», – вспоминал Леб [309] . Дядя Дэниел Гуггенхайм, появляясь в городе, угощал племянника ужинами в «Ритце». Приезды младшей кузины Леба, Пегги Гуггенхайм, также будоражили город, поскольку молодая богатая наследница состояла в бурном, порождающем немало сплетен браке с художником-сюрреалистом и писателем Лоренсом Вайлем. В общем, Леб и его клан располагали всевозможными привилегиями; его дочь называла отца «избалованным человеком, который ни в чем не знал отказа» [310] .
309
«С новоприобретенным…»: Гарольд Леб, «Как это было» (Harold Loeb, The Way It Was, New York: Criterion Books, 1959), стр. 229. Леб не преминул указать, что он не мегасостоятельный Гуггенхайм, поскольку он – отпрыск сравнительно бедной ветви семейного древа, и это означало, что у его матери, Роуз Гуггенхайм, «жемчуг мельче, чем у невесток, платья не так многочисленны, а лошади не настолько чистокровны», как он выражался. (Источник: там же, стр. 20). При этом, по словам одной из ее внучек, она «спала на атласных простынях под собственным портретом». (Источник: интервью Барбары Леб-Кеннеди с Лесли М. М. Блум, 7 мая 2014 г.).
310
«Избалованным человеком…»: интервью, данное Сьюзен Сэндберг Лесли М. М. Блум, 30 мая 2014 г.
Разумеется, Леб был не единственным в городе избалованным покровителем литераторов: у Гертруды Стайн тоже денег было достаточно, но она с убийственной серьезностью воспринимала свою преданность модернизму и, кроме того, владела полупубличным баром, где все напитки подавались бесплатно. Однако Леб приобрел репутацию несерьезного, поверхностного человека, несмотря на свои интеллектуальные потуги с журналом «Broom». С точки зрения одной соотечественницы-экспатриантки, Леб обладал «не большей индивидуальностью, чем чистый дорогой плед, накинутый на кресло в кафе» [311] . К тому же в отличие от Хемингуэя Леб не искал дружбы с обитателями литературного Олимпа. Писателю-экспату Морриллу Коди он запомнился как самодовольный человек, который «делал глупости», том числе грубо обходился с Джеймсом Джойсом и досаждал Сильвии Бич [312] .
311
«Не большей индивидуальностью…»: Кей Бойл, Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Kay Boyle, Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 86.
312
«Делал глупости» и досаждал Джеймсу Джойсу и Сильвии Бич: Моррилл Коди, приводится по изданию «Хемингуэй и закат», под ред. Бертрама Д. Сарасона (ed. Bertram D. Sarason, Hemingway and the Sun Set, Washington, D.C.: NCR/Microcard Editions, 1972), стр. 45. Между Лебом и Гертрудой Стайн произошло несколько связанных с журналом Broom и вопросами публикаций конфликтов, но в конце концов он издал две ее пьесы, а она удостоила его невнятного «словесного портрета».
Однако литературная жизнь и люди литературы неудержимо манили Леба, и уже во время знакомства на чаепитии у Форда он понял, что Хемингуэй – то, что надо. Мужчины обсуждали охоту и рыбалку, и вскоре последовали новые встречи.
«Чем чаще я виделся с Эрнестом, тем больше он мне нравился», – позднее говорил Леб. Его особенно поражала способность Хемингуэя быть суровым и любить риск и вместе с тем оставаться восприимчивым и преданным писательству. «Я давно подозревал, что хороших писателей в США так мало из-за впечатления, которое они производят на публику… что художники недостаточно мужественны, – объяснял он, приводя в пример Оскара Уайльда. – То, что мужчины вроде Хемингуэя занялись писательством, – хороший знак» [313] .
313
«Чем чаще…» и «я давно…»: Гарольд Леб, «Как это было» (Harold Loeb, The Way It Was, New York: Criterion Books, 1959), стр. 194.
Как и следовало ожидать, Хемингуэй предложил Лебу помериться силами на боксерском ринге. Леб занимался боксом в Принстоне, однако променял этот спорт на борьбу. Хемингуэй весил на сорок фунтов больше, но Леб охотно надел перчатки. Мужчины начали бой. К счастью, Леб быстро заметил, что Хемингуэй, прежде чем нанести удар, «подает сигнал зрачком», и это открытие помогло Лебу выжить [314] . Мужчины также стали партнерами по теннису. Первый матч Хемингуэй предложил Лебу сыграть на корте «неподалеку от тюрьмы, где хранилась гильотина» [315] .
314
«Подает сигнал…»: Гарольд Леб, «Ожесточенность Хемингуэя», The Connecticut Review I, 1967, приводится по изданию «Хемингуэй и закат», под ред. Бертрама Д. Сарасона (ed. Bertram D. Sarason, Hemingway and the Sun Set, Washington, D.C.: NCR/Microcard Editions, 1972), стр. 115.
315
«Неподалеку от тюрьмы…»: там же, стр. 114.
Когда Хемингуэй и Леб не дубасили друг друга кулаками и не перебрасывались мячом через сетку, они часто бывали вместе в кафе и барах, где пили и обменивались историями. Леб посвятил Хемингуэя в подробности своего воспитания и взрослой жизни. Он обладал множеством ценных преимуществ, которых недоставало Хемингуэю – учился в одном из университетов «Лиги плюща», не был ограничен в средствах, – и ввиду этого неравенства отношения между ними вскоре стали натянутыми. С точки зрения Хемингуэя, Леб обладал еще одним особенно завидным преимуществом: он собирался опубликовать свой первый роман «Doodab» («Штуковина») в «Boni & Liveright», крупном американском издательстве.
Напряжение нарастало и вскоре вышло из-под контроля. Много лет спустя Леб вспоминал этот конфликт – вероятно, неизбежный. Однажды дождливым вечером мужчины ели устриц и пили «пуйи-фюиссе» в кафе «Авеню» в районе Монпарнас. После пары бутылок вина Леб допустил серьезную оплошность. В последнее время он много размышлял о том, почему Хемингуэю так трудно пробиться со своей прозой, и решил выступить с конструктивной критикой.
«Что вам надо, так это добавить женщин, – объявил он. – Людям нравится читать про женщин и насилие. В ваших рассказах насилия хоть отбавляй. Теперь вам недостает только женщин».
«Женщин?» – переспросил Хемингуэй, который не сводил с Леба пристального и убийственного взгляда.
Наверное, ему трудно это понять, продолжал Леб. Ведь «счастливо женатый мужчина так много упускает, – заметил он. – Например, страдания».
Вдруг он заметил, как «потемнело и застыло» лицо Хемингуэя, как оскалились его зубы.
«Стало быть, я не страдал, – произнес Хемингуэй. – Значит, вот как вы считаете».
Леб попытался пойти на попятный.
«Может, еще бутылочку? – в отчаянии предложил он. – К чертям страдания!» [316]
316
«Почему Хемингуэю…», «что вам надо…», «женщин…», «счастливо женатый…», «стало быть, я не…» и «может, еще…»: Гарольд Леб, «Как это было» (Harold Loeb, The Way It Was, New York: Criterion Books, 1959), стр. 219.
Но удар уже был нанесен. Остаток вечера Хемингуэй провел, докучая Лебу подробностями своих страданий. Леб вертел в руке бокал и вежливо слушал, не зная, что еще делать.
«Ну конечно, – слабым голосом выговорил он. – Мне следовало догадаться» [317] .
Инцидент был исчерпан, однако он оказался не последним. В октябре того же года мужчины отправились вдвоем в средневековый город Санлис к северу от Парижа. Однажды вечером они играли в покер в отеле. Леб выигрывал взятку за взяткой, но Хемингуэй отказывался прекращать игру. У него закончились наличные, и он принялся писать долговые расписки. Лебу не нужны были его деньги и «уж конечно, не нужны расписки», но их стопка продолжала расти. Вскоре Хемингуэй написал расписку на сто франков, поднял ставку Леба и выиграл взятку.
317
«Ну конечно…»: там же, стр. 220.