Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах
Шрифт:
Пастернак рассказал, что он рос и воспитывался в тени славы Льва Толстого. Отец
поэта, художник, знал Толстого лично и даже привозил сына в Астапово к смертной
постели великого писателя в 1910 году. Сам Пастернак считал Толстого несомненным
гением, не признавал ни малейшей критики в его адрес, ценил его выше Диккенса или
Достоевского и ставил на один уровень с Шекспиром, Гете и Пушкиным. Толстой и
Россия были в его глазах едины.
Что касается русских поэтов, к Блоку, признанному в то время гению, Пастернак
относился без особой симпатии и не любил говорить о нем. Белый был ему ближе: человек со странной, необыкновенно сильно развитой интуицией, своего рода юродивый в
традициях русской церкви. В Брюсове Пастернак видел самодельно сконструированный
сложный музыкальный ящик, точный и совершенный, но не имеющий ничего общего с
поэзией. О Мандельштаме он не упоминал совсем. Он нежно отзывался о Марине
Цветаеве, с которой его связывала многолетняя дружба.
16
Маяковского Пастернак знал очень хорошо, был с ним дружен, многому научился у
него, но относился к нему неоднозначно. Он называл Маяковского великим разрушителем
старых норм, подчеркивая, что в отличие от других приверженцев коммунистических
взглядов он сумел при этом остаться человеком. Однако как истинный поэт он не
состоялся: его имя не стало святым и бессмертным, как имена Тютчева и Блока, он даже
не достиг известности и славы Фета и Белого. Триумф Маяковского был недолговечным, он относится к тем поэтам, которых порождает время; в том же ряду стоят Асеев, Клюев, Сельвинский и даже Сергей Есенин - у них всех был свой час, они сыграли свою - и
немалую - роль в развитии национальной поэзии, но затем канули в прошлое.
Несомненно, Маяковский был самым великим из них; его поэма "Облако в штанах" имеет
огромную историческую ценность. Но он возмутительно обращался со своим талантом и
в итоге довел его до полного уничтожения: дар поэта лопнул как воздушный шарик, и его
обрывки рассыпались по всей русской земле. Изменив самому себе, Маяковский
опустился до сочинительства грубых плакатных стишков, и кроме того любовные аферы
опустошили его как поэта и человека. Как бы то ни было, Пастернак испытывал
глубокую личную привязанность к Маяковскому и вспоминал день его самоубийства, как
самый трагический день своей собственной жизни.
Пастернак считал себя истинным патриотом: для него, бесспорно, было важно
ощущать связь со страной, свою историческую причастность. Он неоднократно повторял
мне, как он рад, что может проводить летние месяцы в деревне писателей Переделкино, поскольку в прошлом она находилась во владении известного славянофила Юрия
Самарина. Традиции славянофилов исходили из легендарного "Садко", Строганова и
Кочубеев, были затем продолжены Державиным, Жуковским, Тютчевым, Пушкиным, Баратынским, Лермонтовым, а позже - Аксаковым, А.К.Толстым, Фетом, Буниным, Анненским. Пастернак абсолютно отрицал принадлежность к славянофилам либеральной
интеллигенции, которая, как сказал Толстой, сама не знала, куда идет. Это, страстное, чуть ли не болезненное стремление Пастернака, называться истинно русским писателем с
русской душой явно проявлялось в негативном отношении к его собственным еврейским
корням. Он избегал разговоров на эту тему, хоть и прямо от них не отказывался.
Пастернак считал, что евреи должны ассимилироваться, исчезнуть как народ. Он говорил
со мной с позиции убежденного верующего христианина. Это не мешало поэту
восхищаться некоторыми еврейскими писателями, в том числе Гейне и Германом Когеном
(своим неокантианским ментором в Марбурге), чьи идеи, прежде всего философские и
исторические, он считал основательными и убедительными. Но если в разговоре с
Пастернаком речь заходила о палестинских евреях, то на его лице появлялось выражение
истинного страдания. Насколько я знаю, отец поэта - художник - взглядов сына не
разделял. Однажды я спросил Ахматову, так же ли болезненно относятся к этому
предмету ее другие близкие друзья еврейской национальности: Мандельштам, Жирмунский, Эмма Герштейн? Ахматова ответила, что те, хоть и не придают большого
значения своему происхождению, далеки от позиции Пастернака и не пытаются подобно
ему всячески сторониться еврейской темы.
Вкусы Пастернака в области искусства сформировались в период его юности, и он
навсегда остался верен мастерам той эпохи. Его музыкальным идолом был Скрябин. (Поэт
когда-то сам подумывал о поприще композитора). Никогда не забуду полных поклонения
и восторга высказываний его и Нейгауза, бывшего мужа жены поэта Зинаиды, о
Скрябине, чья музыка оказала сильное влияние на них обоих. В живописи они
безусловно поклонялись художнику-символисту Врубелю, которого наряду с Николаем
Рерихом ставили выше всех современных живописцев. Пикассо, Матисс, Брак, Боннар, Клее и Мондриан значили для них столь же мало, как Кандинский и Малевич.
17
На мой взгляд, Ахматова, Гумилев и Марина Цветаева - последние великие голоса
девятнадцатого столетия, а Пастернак и Мандельштам, несмотря на их совершенно
разный стиль, конца прошлого и начала нынешнего века. Казалось, новейшие течения в