Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»
Шрифт:
Несмотря на свой напряженный график, Стурнарас исправно выполнял обязанности преподавателя – и делал это искренне и с радостью. Наши взгляды на экономические перспективы страны принципиально различались, как и политические воззрения, однако его приверженность университету и теплые личные отношения заложили основу для дружбы. Когда я поступал в международную докторантуру, Стурнарас поддержал мою заявку, уповая на то, что это позволит привлекать студентов с более высоким уровнем знаний и амбиций. В учебные планы и расписания внесли изменения, которые вызвали возмущение со стороны коррумпированных студентов-политиков – и активное противодействие коллег, чьи мелочные интересы оказались под угрозой [68] . Но наш квартет не отступался, и нашей решимости способствовала позиция многих других коллег. Вскоре мы с Яннисом стали частенько общаться вне работы и даже проводить вместе выходные.
68
Например, международная магистерская программа по экономике, которую мы учредили, требовала, чтобы кандидаты преподавали на полную ставку два года. Раньше у некоторых профессоров были кандидаты, которые трудились за гроши над профессорскими прибыльными проектами (или в их бизнесе) в обмен на обещание, что однажды, четыре-пять лет спустя, им присудят докторскую степень. Естественно, диссертации, порожденные такой системой, не обладали практической ценностью, поскольку диссертанты не получали надлежащего образования и не имели времени обучаться самостоятельно. Новая программа положила конец этой практике и сделала меня крайне непопулярным среди коллег-ученых.
В ночь всеобщих выборов в сентябре 2009 года, когда к власти пришел Георгиос Папандреу, мы с Данаей сидели в квартире Стурнараса на севере Афин, следили за результатами голосования по телевизору. Кроме нас присутствовали Яннис, его жена и еще одна пара. Из восьми человек в квартире мы со Стурнарасом единственные не голосовали за ПАСОК в тот день – возможно, потому, что знали подоплеку; это как с сосисками – если знаешь, из чего их делают, есть не станешь… [69] Несколько месяцев спустя Греция обанкротилась и ей уже выделили первый кредит.
69
Стурнарас был партийным функционером (во всяком случае, считал себя таковым) и являлся технократом от ПАСОК. Он был близок к предшественнику Папандреу и сотрудничал с ним, а сам Папандреу старался искоренить наследие этого предшественника с 2004 года. По сути, Стурнарас был «попутчиком», вследствие чего ощущал себя обделенным и отчужденным от той партии, которой симпатизировал. Напротив, я был близок к семье Папандреу, но не к партии, за которую никак не мог заставить себя голосовать. Хотя я откликнулся на просьбу Папандреу помочь ему и его команде (готовить речи, проводить экономический анализ, выдвигать предложения по развитию кооперативного предпринимательского сектора и т. д.), но продолжал оставаться аутсайдером и работал из личного одолжения Папандреу. Тем не менее, к 2006 году я вступил в конфликт с его экономической командой и потому отказался даже от роли неофициального консультанта. Совершенно случайно это сблизило нас со Стурнарасом, поскольку теперь мы оба оказались удалены от Папандреу.
На протяжении 2010-го, этого знаменательного для Греции года Стурнарас круто поменял карьеру, заставив знакомых в изумлении заломить брови: стал директором экономического аналитического центра, первоначально учрежденного Национальной конфедерацией промышленности Греции, самой большой и самой известной «гильдией боссов» в стране, традиционно аффилированной с консерваторами из «Новой демократии». Вскоре после назначения Стурнарас принялся лоббировать типовые решения в духе свободного рынка, противоречившие социал-демократическим принципам, которых он долгое время придерживался, когда сотрудничал с ПАСОК. Впрочем, его шаг был не столько отступничеством от социалистов ПАСОК, бывших работодателей, сколько указанием на то, что должно было произойти позднее, когда выделение второго кредита потребовало создания коалиционного правительства. Стурнарас был пионером коллапса центристов, равно левых и правых, которые объединились в неделимое, откровенно дружественное «Тройке» и истеблишменту правительство; окончательную форму оно приобрело после выборов в июне 2012 года.
За месяц до выборов, в мае 2012 года, я заглянул в Афины на обратном пути в США из Берлина, где выступил на конференции, посвященной кризису евро. Приехав в Афины, я позвонил Стурнарасу. Мы встретились на следующий день в кафе в холле отеля у подножия Акрополя; обнялись, расцеловались и обменялись новостями о наших дочерях и партнерах. Переходя к делам, я проинформировал его о своих недавних беседах в Берлине с официальными лицами из Европейского центрального банка и правительства Германии, с финансовыми журналистами и так далее. Еще я упомянул о разговоре, который у меня состоялся с финансистом Джорджем Соросом. Я сказал, что Сорос согласился с моей оценкой греческой ситуации, а также с сутью моих предложений по экономической политике для Европы в целом.
Далее мы со Стурнарасом стали обсуждать греческую программу «Тройки». Было очевидно, что банкротство Греции создало трещину между нами, превратив былые разногласия в пропасть между нашими теоретическими, эмпирическими и политическими взглядами. Стурнарас настаивал на том, что программа «Тройки» вполне жизнеспособна, если взяться за ее реализацию энергично. Я попросил объяснить. Он пустился вещать со своим обычным пафосом.
– Все очень просто, – заявил он. – Программу можно выполнить, исходя из принципа трех четверок: 4-процентный годовой прирост, первичный профицит государственного бюджета на 4 % и 4 % выплачиваются кредиторам в погашение долга по пакету финансовой помощи [70] .
70
Первичный профицит государственного бюджета – это разница между доходами правительства (налоги, таможенные пошлины, проценты по государственным инвестициям и т. д.) и расходами, за вычетом средств, которые государство выплачивает кредиторам для погашения долгов (проценты и покрытие основного долга).
– Ну да, это просто здорово, – ответил я. – За исключением того, что греческая экономика никак не сможет достичь одновременного 4-процентного роста и 4-процентного первичного профицита бюджета.
Если правительство публично объявит, что намерено достичь 4-процентного профицита бюджета, в мозгах любого инвестора сразу же возникнет мысль о повышении налоговых ставок – и появится естественное желание не связываться с таким правительством.
Наш разговор оказался бесплодным. Но я по-прежнему верил, что наша дружба, один из немногих сохранившихся мостов между противостоящими лагерями, является достоянием, которое можно использовать на общее благо. Прямо перед завершением беседы я сказал, что мы оба попросту обязаны оставаться друзьями. Яннис, похоже, рассчитывал на какую-то важную позицию в правительстве, тогда как мои идеи вели меня в противоположном направлении, к оппозиции. Но прежде всего мы не должны допустить вражды в наших личных отношениях. Он кивнул в знак согласия, и мы расстались, обнявшись на прощание; оглядываясь назад, думаю, что в этом объятии было мало искренности.
Два месяца спустя, незадолго до выборов в июне 2012 года, факультет экономики Университета Афин рассматривал мое заявление на отпуск за свой счет: я хотел вернуться в Остин и возобновить преподавание там. Подобное было в порядке вещей, и голосование обычно являлось сугубой формальностью, но в данном случае вдруг вспыхнула бурная дискуссия. Причина заключалась в том, что Стурнарас задал руководству факультета следующий вопрос: с какой стати Афинскому университету давать мне разрешение вернуться в Соединенные Штаты Америки, если моя цель состоит в сотрудничестве с Джорджем Соросом, который намерен шортить греческие государственные облигации?
Шортить облигацию значит сделать ставку на то, что ее стоимость упадет, фактически спекулировать, предполагая, что вложения в государственный долг страны сделаются непривлекательными для инвесторов. Если достаточное количество людей потратит достаточно средств на шортинг облигаций, доверие к последним снизится, они потеряют в стоимости, а спекулянт тем самым получит прибыль. Дикое обвинение Стурнараса состояло в том, что я будто бы спекулировал на нью-йоркских финансовых площадках в сговоре с Джорджем Соросом, дабы поживиться на понижении кредитоспособности греческого государства.
Вообще подобные обвинения – что я, будучи завзятым оппортунистом, тружусь не покладая рук над банкротством греческого государства – были излюбленным оружием моих противников. Правые антисемиты, приверженцы теории заговоров, нападали на Сороса как на иудея, замыслившего погубить христианскую (православную) Грецию. С 2010 года, с тех самых пор, как я стал публично рассуждать о банкротстве греческого государства и требовать, чтобы мы признали этот факт, упомянутые правые обратили внимание и на меня, а позже объявили меня марионеткой Сороса. Впервые услышав это обвинение в 2011 году, я немало удивился. А теперь Стурнарас добавил «перчика» к этим смехотворным обвинениям, опираясь, по-видимому, на мой рассказ о спорах с Джорджем Соросом в Берлине.
Однако факты говорили сами за себя: я никогда не покупал или не продавал – и уж тем более не шортил – облигации или акции и никогда раньше не встречался и не общался с Соросом до того группового мероприятия в Берлине весной 2012 года.
Когда мне предъявили это возмутительное обвинение, я схватился за телефон и позвонил Стурнарасу, обуздав свой гнев, насколько мог, чтобы как можно спокойнее спросить, зачем Яннис это делает. Он немедленно извинился, сославшись на «стресс» и на «дурное влияние» СМИ, якобы писавших, что я работаю на Сороса. Я сказал, что принимаю его извинения, но в глубине души сознавал, что Стурнарас пересек, как говорится, Рубикон и отныне никаких мостов между нами не существует.