Много псевдонимов у судьбы:атом, рак, карательные органыи календари, с которых сорванывсе листочки. Если бы, кабырак стал излечимым, атом — мирным,органы карательные всекрестиком отчеркивали жирнымнарушения знаков на шоссе,вслед за тридцать первым декабряшел не новый год — тридцать второе,были б мудрецы мы и герои,жили б очень долго и не зря.Но до придорожного столбаследующего все мои усилья,а затем судьба, судьба, судьба —с нею же не справлюсь, не осилю,а какую надпись столб несет,это несущественно, не в счет.
Хочется
жить
Хочется живому жить да жить.Жить до самой смерти, даже позже.Смерть до самой смерти отложитьи сказать ей нагло: ну и что же.Завтрашние новости хочууслыхать и обсудить с соседом,чрево ублажить хочу обедоми душой к чужой душе лечу.Все кино хочу я досмотреть,прежде чем залечь в сырой могиле.Не хочу, чтоб в некрологе смертьпреждевременной определили.Предпочту, чтоб молодой наглецмне в глаза сказать решился:что ты все живешь?Совсем зажился!Хоть бы кончился ты, наконец.
«Терплю свое терпение…»
Терплю свое терпениекоторый год,как пение сольфеджиодевчонкой за стеной.Девчонка безголосаягорлянку дерет,и за душу терпениемое меня берет.Обзавожусь привычкамии привыкаю к ним,то предаюсь порокам,то делаю добро.Девчонка безголосаявсе занята одним:за гаммой гамму гонит,как поезда метро.Усилие, котороеказалось мне бедой,потом в привычку входити входит, в обиход.А я, словно корова, —не страшен мне удой.Терплю свое терпениекоторый год.
Не за себя прошу
Седой и толстый. Толстый и седой.Когда-то юный. Бывший молодой,а ныне — зрелый и полупочтенный,с какой-то важностью, почти потешной,неряшлив, суетлив и краснолиц,штаны подтягивая рукою,какому-то из важных лицопять и снова не дает покоя.В усы седые тщательно сопя,он говорит: «Прошу не за себя!»А собеседник мой, который тоженеряшлив, краснолиц, и толст, и сед,застенчиво до нервной дрожиторопится в посольство на обед.— Ну что он снова пристает опять?Что клянчит? Ну, ни совести, ни чести!Назад тому лет тридцать, тридцать пятьони, как пишут, начинали вместе.Давно начало кончилось. Давноконец дошел до полного расцвета.— И как ему не надоест все что?И как ему не станет все равно?На солнце им обоим тяжело —отказываться так же, как стараться,а то, что было, то давно прошло —все то, что было, если разобраться.
«Хорошо быть надеждой. Плохо…»
Хорошо быть надеждой. Плохобыть последней надеждой.Плохо быть той стеной,припирают к которой спиной.Это тоже испытано мной.Отбояриваться от отчаяния,от скромнейшего ни-гу-гу,от трагического молчанияне желаю даже врагу.Лично я — не могу.Зато как хорошо, если выгодне щадя, не считая затрат,вдруг находишь единственный выход.До чего же он счастлив и рад.Ты — счастливей стократ.Все, что было нехорошо,вдруг становится хорошо.На себя, как на Господа Бога,смотришь в зеркало. Было плохо,но ты сделал все хорошо.
«Сентиментальность. Область чувств…»
Сентиментальность. Область чувств.Я этой области не чужд.Я в эту область въезж и вхожи только потому я гожне только вкусику кружка,но и большому вкусу круга,где понимают дружбу друга,осознают
вражду врага.
Самый старый долг
Самый старый долг плачу:с ложки мать кормлю в больнице.Что сегодня ей приснится?Что со стула я лечу?Я лечу, лечу со стула.Я лечу,лечу,лечу…— Ты бы, мамочка, соснула. —Отвечает: — Не хочу…Что там ныне ни приснись,вся исписана страницаэтой жизни.Сверху — вниз.С ложкимать кормлю в больнице.Но какой ни выйдет сон —снится маме утомленной:это он,это он,с ложкинекогдакормленный.
«Я был либералом…»
Я был либералом,при этом — гнилым.Я был совершенно гнилым либералом,увертливо скользким, как рыба налим,как город Нарым — обмороженно вялым.Я к этому либерализму пришелне сразу. Его я нашел, как монету,его, как билетик в метро, я нашели езжу, по этому езжу билету.Он грязен и скомкан. С опаской беретего контролер, с выражением гнева.Но все-таки можно проехать вперед,стать справа и проходить можно слева.О, как тот либерализм ни смешон,я с ним, как с шатром переносным, кочую.Я все-таки рад, что его я нашел.Терять же покуда его не хочу я.
«— Как ты смеешь? Как ты можешь? Что ты хочешь?…»
— Как ты смеешь? Как ты можешь? Что ты хочешь? —Басом тенором баритономв шутку всерьез равнодушновраги друзья своя совестьвчера сегодня завтра.Отвечал этому хору:— Я не могу иначе.
Астрономия и автобиография
Говорят, что Медведиц столь медвежеватыхи закатов, оранжевых и рыжеватых, —потому что какой же он, к черту, закат,если не рыжеват и не языкат, —в небесах чужеземных я, нет, не увижу,что граница доходит до неба и выше,вдоль по небу идет, и преграды тверды,отделяющие звезду от звезды.Я вникать в астрономию не собираюсь,но, родившийся здесь, умереть собираюсьздесь! Не где-нибудь, здесь! И не там — только здесь!Потому что я здешний и тутошний весь.
«Поправляй меня, Родина! Я-то…»
Поправляй меня, Родина! Я-топоправлял тебя, если мог.Сколько надо, меду и ядуподмешай в ежедневный паек.У взаимного восхищениянету, в сущности, перспектив.Поправляй меня, коллектив!Я не жду твоего прощения.Четверть века осталось всеговеку. Мне и того помене.И присутствовать при разменекомплиментов моих и егоне желаю и не хочу.Это мне и ему некстати.Лучше этот стишок вручу —для архива, не для печати.
«Короткий переход из сна…»
Короткий переход из снав действительность сквозь звонбудильника. И вот она —действительность. А сонлежит разбитой скорлупой,такой забытый и слепой.Вам снился только что набатили такой звонок,когда вы с головы до пятдрожите, со всех ногсбиваясь, броситесь на зовидущих сверху голосов.Действительность же хорошатем, что при свете днявоочию узрит душа,кто вызывал меня,кто призывал и почемуи надо ли внимать ему.И страшное во тьме ночной —не страшно, а смешно,и ничего ему со мнойне сделать все равно.Не сделать ничего ему,и солнце разгоняет тьму.